— Да — ведь она маленькая, ничего не понимает… — подоспев, горячо говорит Эля Федорова, и злым взглядом впивается в Августу Христиановну. — Все дети в ее возрасте кричат.
Кто-то фыркает. Толпа институток постепенно сгущается вокруг спорящих.
— Но, — протестует фрейлейн Брунс, — но это неприлично так кричать.
— Фрейлейн, но ведь этой девочке только пять лет, — пытается защитить Глашу Эля.
— Как вас зовут, девочка, — неожиданно обращается фрейлейн Брунс к Глаше, как бы инстинктом почуя нечто странное в появлении здесь этой подозрительной княжны.
Глаша видит перед собой чужого человека, сердитое красное лицо, недоброжелательные глаза, злую, странную улыбку и робко жмется к Тамаре.
— Меня зовут Глася, — шепчет она, глядя исподлобья на сердитое красное лицо.
— Wie? Как?
— Глася…
— Она ошиблась. Ее зовут Зизи, а не Глаша, — совершенно некстати выпаливает Тамара.
— Не Зизи, а Таита, — поправляет Тольская.
О, какой уничтожающий взгляд! Августа Христиановна обдает им с головы до ног всю фигуру Тамары, потом переводит глаза на Глашу.
— Девочка пяти лет, не знающая своего имени!.. Это что-нибудь да не так.
— Mein Kind,[20] — притворно сладко и нежно обращается она снова к Глаше и даже проводит костлявыми пальцами по ее головке, — ты только сейчас приехала сюда или уже давно тут? А? Скажи, не бойся, моя крошка!
Нежный голос и улыбка Брунс подкупают Глашу.
— Не, я не плиехала. Я от дедуськи плисла… Бауську Нику смотлела… Голазд холосо плясет бауська Ника… — болтает она непринужденно.
— Что-о?
Глаза Августы Христиановны выкатываются от неожиданности. Княжна, говорящая совершенно по-деревенски… «Горазд»… «Не»… О, ужас какой! Смутная догадка появляется в голове немки. Подавив в себе все возрастающее волнение, она обращается опять к ребенку:
— Деточка, пойдем в сторонку. Я тебе конфетку дам… Здесь тебе неудобно, жарко…
— Ладно… — слышится довольный голосок.
О, это «ладно»!.. Оно погубило все дело. Маленькая аристократка — и «ладно»! Так княжны не говорят! Это не может быть княжна. Да и лицо у этой девочки простое. В нем нет ни капли аристократичности.
Лицо Августы Христиановны багровеет. Торжествующим взором обводит она сузившийся вокруг них кружок выпускных.
Еще минута, и она готова кинуться к начальнице, к инспектрисе. Зачем? Почему? — она и сама не отдает себе отчета. Знает и чувствует только одно: эта маленькая смешная девочка в розовом платье не княжна вовсе, не то, за кого ее выдают. Здесь кроется какая-то тайна, какой-то заговор, какие-то новые глупые проказы, которые необходимо разоблачить. Недаром же у воспитанниц такие растерянные, испуганные лица. О, это надо вывести на чистую воду, надо во что бы то ни стало. И чем скорее, лучше, да…
Августа Христиановна смотрит мгновенье на белобрысую, завитую барашком головку. Смотрит в упор на курносое бойкое личико и черные, смело поднятые на нее глазенки и спрашивает, кладя одну руку на плечо Глаши, а другой гладя ее светлые льняные кудерьки.
— Откуда же ты, девочка? Где твоя мама?
Глаша оглядывается с ей одной свойственной живостью и, заметя в толпе выпускных бледное спокойное личико Мари Веселовской, бросается к ней, хватает ее за руку и тащит пред лицо классной дамы.
— Вот моя мама! Вот! — лепечет она с довольным радостным видом и тянется к смущенной Земфире за поцелуем.
Эффект получается чрезвычайный. Мгновенно наступает мертвая тишина. Все еще багрово-красная фрейлейн Брунс теперь бросается к Мари.
— Почему она вас так называет, почему? Скажите! — и, сама того не замечая, вцепляется в полную руку девушки костлявыми пальцами.
— Ха, ха, ха! — неожиданно раздается смех, заразительный и веселый, сразу возвращающий всем хорошее, светлое настроение. — Фрейлейн Брунс, успокойтесь… — говорит Алеко, неожиданно появляясь, звеня металлическими запястьями и ожерельями — принадлежностью костюма цыганки, — маленькая княжна Таита воспитывалась в деревне, играла с деревенскими детьми и неудивительно, что ее манеры и говор немножечко того… Хромают… Ее даже Глашей прозвали, вполне по-деревенски, за эти манеры, в шутку в родной семье. И решили ее перевоспитать. С этой целью она приходит к Нике Баян каждое воскресенье, во время приемов, и многие из нас сидят с ней и учат ее манерам. Каждая из нас притом взяла на себя роль ее воспитательницы. Мари Веселовская — ее мама (такую игру придумали мы все сообща), я — папа, Тамара Тер-Дуярова — дедушка, Баян — бабушка…