Выбрать главу

— Я-то чем виновата, скажите пожалуйста. У него надо спросить, — сердито ответила Шура.

— Зачем вы смотрите так… Так нагло на воспитанниц? — накинулась, не медля ни минуты, на юношу Скифка.

— А разве нельзя? — насмешливо прищурившись, осведомился он.

— Нельзя. Это дерзость. Вы не имеете права так смотреть.

— А вы бы им на головы шляпные картонки надели, тогда уж, наверное, никто бы не смотрел… — ответил кадет.

— Пффырк! — не выдержали и разразились смехом воспитанницы.

— Ха-ха-ха! — вторили им кадеты, быстро удаляясь по тротуару.

— Я так не оставлю. Я буду жаловаться. Я знаю, какого вы корпуса, и с вашим директором лично знакома, — волновалась Августа Христиановна.

— На доброе здоровье, — донесся уже издали насмешливый голос.

— Вы будете наказаны, и Баян, и Чернова, и все.

— Вот тебе раз! Мыто чем же виноваты? — послышались протестующие голоса.

— Still![26] — сердито воскликнула немка.

— Ну, уж это не штиль, а целая буря.

— Тер-Дуярова, что ты там ворчишь?

— Погода говорю, хорошая; солнце греет…

— Будет вам погода и солнце, когда вернемся домой.

— Сегодня Прощенное воскресенье. Сегодня нельзя сердиться… — грустным тоном говорит Капочка, не глядя на фрейленy Брунс.

— Капа, Капа! — шепчет ей ее соседка по прогулке, Баян, когда все понемногу успокаивается и входит в норму. — Как же мы будем с исповедью-то? Ведь про «Тайну» батюшке непременно сказать надо…

— Разумеется. Грех и ересь скрывать что бы то ни было от отца духовного.

— Так что мы, должны сказать?

— Конечно, конечно. Ведь мы лгали, укрывали от начальства.

— Гм…

— Знаешь, Капочка, собственно говоря, ведь…

— Тише, тише, фрейлейн Брунс тут.

Скифка, действительно, уже подле. И как она подкралась незаметно к юным собеседницам? Идет рядом и смотрит подозрительными глазами на обеих девушек. Она давно уже прислушивается и приглядывается ко всему, что происходит в классе. Многое дает обильную пищу ее подозрительности. Она подозревает, догадывается, что вверенные ее попечениям воспитанницы скрывают от нее нечто «весьма важное» и «преступное». Часто ухо ее улавливает странное шушуканье, повторяемое слово «Тайна», «Таита»… Какие-то записочки то и дело циркулируют по классу и исчезают мгновенно при одном ее приближении. Одну из таких записочек у нее на глазах бесследно уничтожила Тольская, эта отвратительная «отпетая» девчонка, когда она, Августа Христиановна, потребовала ей показать. Кроме того, что-нибудь да значат все эти исчезновения из класса то одной, то другой воспитанницы. Ничего еще, если это — какая-нибудь простая детская шалость, шутка… Ну, а если что-либо более серьезное, если это — Боже упаси! — какой-нибудь заговор? А кто же поручится, что это не так? От этих девушек всего можно ожидать… Нет, нет, надо удвоить старания, раскрыть все эти шашни и довести обо всем до сведения начальства. Так оставить нельзя.

И, решив таким образом дело, Скифка воз вращается в институт. На душе у нее буря. А воспитанницы, как нарочно, находятся нынче в каком-то приподнятом настроении.

— Mesdames, мне необходимо поговорить с классом, — шепчет Баян, оборачиваясь спиной к Скифке и делая значительные глаза в ту минуту, когда вернувшиеся с прогулки институтки занимают свои обычные места.

И вот девушка придумывает способ «выкурить» из класса Августу Христиановну. Она подходит к кафедре и с самым невинным выражением на ангельском личике начинает, обращаясь к той:

— Фрейлейн Брунс, вы давно в институте служите?

— О давно, очень давно, — ничего не подозревая, отвечает наставница.

— Но ведь вы были совсем молодая, когда поступили сюда?

— О, да, молодая, конечно.

— И очень хорошенькая? Очень, очень хорошенькая, должно быть, фрейлейн… — не то вопросительно, не то утвердительно продолжает плутовка.

— То есть?..

Лицо немки вспыхивает и делается багровым. Кто хорошо знает Августу Христиановну, тот мог понять, что лучшего «плана действий» Ника Баян вы брать не могла. Никогда не существовавшая красота — один из «пунктиков» фрейлейн. Она часто любит распространяться о том, какой у нее был ослепительный цвет лица, какие волосы и зубы, когда она была молодой. И после таких разговоров обыкновенно фрейлейн Брунс впадала в меланхолическую задумчивость и шла в свою комнату, где долго сидела разбирая пачки писем, какие-то выцветшие лоскутки бумаги, какие-то засохшие, перевязанные тоненькими ленточками, цветы. Или просиживала чуть ли не целый час перед зеркалом, разглядывая свое отраженное в стекле багровое лицо с пуговицеобразным малиновым носом.