Как видим, матерый провокатор и стукач Покровский не принял шуток со складом боеприпасов в Пушкинском доме и был искренне огорчен мягкостью власти в отношении ссыльного Тарле. Покровскому виделись виселицы с казненными «спецами» или хотя бы Соловки. Не забыл он и переправить письмо Тарле в ОГПУ, как положено в стране стукачей, сопроводив его следующей запиской:
«Секретно,
в ОГПУ
Секретный отдел.
Время от времени ко мне поступают письма историков, интернированных в различных областях Союза. Так как эти письма могут представлять интерес для ОГПУ, мне же они совершенно не нужны, пересылаю их Вам.
Очень прошу извинить за задержку в пересылке, она объясняется, во-первых, тем, что я был в течение ряда месяцев болен и, во-вторых, мне хотелось подобрать несколько таких писем, — они приходили в разное время».
В порядке отступления скажу, что мне было бы интересно почитать «в оригинале» показания самого Покровского, когда, доживи он до 37-го года, перед ним «дверь в ЧК» была бы непременно «гостеприимно открыта» (в кавычках — слова Покровского, отразившие его жажду расправы со «спецами»), и куда бы он зашел следом за теми, с кем он в 1932 г. «советовался». Но Аллах почему-то проявил милость и прибрал его до срока, возможно, чтобы сопроводить в ад, куда, по словам пророка Мухаммада, одними из первых проследуют завистливые ученые. Впрочем, никаким «ученым» Покровский никогда не был: всего лишь бездарный компилятор.
Получив ответ «товарища», Тарле понял, что в этой стране его юмор никто не оценит. Но, вероятно, он ошибался: у его «показаний», в которых фантастические «признания» перемежались с оригинальными для того времени мыслями о научном подходе к истории и об историческом образовании, был какой-то весьма серьезный читатель, оставивший на его текстах свои следы красным и синим карандашами. Через пять лет красный и синий карандаши будут гулять по рукописи знаменитого «Наполеона», но там их принадлежность уже сомнений не вызывает: все цветные подчеркивания и пометки были сделаны рукой Сталина.
Косвенным свидетельством знакомства Сталина с материалами «Академического дела» является и эпизод, относящийся к концу 30-х, когда «вождь» имел беседу с Тарле и В. П. Потемкиным, дипломатом и историком (тогда первым заместителем наркома иностранных дел) по поводу подготовки «Истории дипломатии». Эта идея Сталина так вдохновила Тарле, что он немедленно устно набросал подробный план такого издания. (Впрочем, не исключено, что об этом желании Сталина Тарле узнал заранее во время какой-нибудь неофициальной встречи с «вождем» и подготовился к развитию событий.) Предложением Тарле Сталин был удовлетворен и, назвав его высококвалифицированной научной консультацией, выразил надежду, что Потемкин эту консультацию непременно оплатит. Эти слова «вождя» так поразили Потемкина, что он рассказал о них в «узком кругу», нарушив негласный в таких случаях обет молчания и не догадываясь, что в них, вероятно, отразился имевшийся в «Академическом деле» донос С. Рождественского, который и стал формальным поводом для ареста Тарле и в котором говорилось о том, что «Тарле всегда был… большим любителем денег, ради них он был готов на всё». Сталин мог запомнить сей пассаж, но едва ли шутил, говоря о плате: к подготовке «Истории дипломатии» он отнесся серьезно и, как свидетельствуют недавно опубликованные архивные документы, еще дважды — в 40-е годы — обсуждал с Тарле состав очередных томов этого издания. Отметим попутно, что созданная по идее Сталина «История дипломатии» в той форме, которую предложил Тарле, продолжает переиздаваться и в XXI веке.
А тогда, в конце 1931 г., возможно, благодаря тому, что в своем подлом письме Покровский, надо полагать, сам того не желая, напомнил ему о таком же сфальсифицированном «деле» Дрейфуса, Тарле, единственный из всех осужденных по «Академическому делу», официально отказался от всех своих показаний, объявив их вынужденно ложными, и стал ожидать «советского Золя». Однако, Золя ему не понадобился: решение о его возвращении из ссылки уже где-то было принято и опять-таки по понятиям, без всяких шумных процессов.
Отметим, что хлопоты Тарле имели благотворное влияние и на судьбы многих других осужденных по этому «делу»: годом раньше, годом позже они были возвращены из своих ссылок без поражений в правах.