Тут с места встал Сулва и потребовал огласить список земель и имущества, переходящих по наследству. Часть сидящих в зале – главным образом, ниже наших мест – поддержала его громкими криками. Королевский законник, почти такой же старый и высохший, как Архивариус, начал безучастно и монотонно зачитывать этот перечень. Шум в палате не усилился лишь потому, что иначе его слова было бы совсем невозможно расслышать.
Часть королевских земель получал Стурин, всё остальное отходило Малве, и без того имевшего обширные владения на Юге. Обычная после смерти правителя раздача денежных пожалований была урезана до предела, символические суммы предназначались лишь маршалам. По моим прикидкам состояние королевской казны было неважным, так что это решение имело свои резоны. Однако будь у Хайдора хотя бы несколько дней на размышления, даже он понял бы, насколько оно может оказаться губительным.
Список, наконец, был прочитан, и теперь казалось, что возмущённые выкрики в зале не затихнут никогда. Однако Сулва встал снова, и крикуны тут же угомонились.
Он заявил, что Малва сосредоточил у себя в руках половину павийских земель и получил, таким образом, власть и богатство, которые позволяют не считаться даже с лучшими родами королевства. Допустимо ли это в стране, где каждый благородный имеет свои неоценимые достоинства, зачастую редкостные? Далее, последняя война закончилась двенадцать лет назад. Она была неимоверно тяжела, и неудивительно, что тем, кто потерял на ней своих близких, тем, кто сам нёс тяготы и лишения, кто вернулся искалеченным, достойное вознаграждение не было выплачено сразу же. Но за все эти годы казна так и не нашла подходящего времени, чтобы заплатить защитникам своей страны. Справедливости ждали от наследника, однако и он делать этого не намерен. Да полно, наследник ли он? Последняя воля короля известна лишь с чужих слов, и не имеем ли мы дело с клятвопреступлением? Сулва был статен и красив, он успел повоевать, благородное лицо, обрамлённое гривой чёрных волос с прожилками седины, дышало сдержанным негодованием.
Я глядел на зал, слушал одобрительные выкрики и видел, как корыстолюбцы превращаются в собственных глазах в искателей правды, родовитые с неудовлетворённым честолюбием – в радетелей государственной пользы, крикуны – в поборников честности. Впрочем, я не вполне справедлив. В каждом из них было понемногу того и другого, но когда Сулва своей речью заставил их поверить в то, что ими движут лишь лучшие намерения, они в одночасье стали куда хуже, чем были. И гораздо опаснее для Павии.
Беда в том, что он не говорил ничего, кроме правды. Среди моих сверстников было множество убитых на той войне, множество вернувшихся лишь для того, чтобы медленно умереть. Я знал семьи, которые жили весьма стеснённо, по меркам благородных – почти нищенски. При словах Сулвы ком горечи вставал у меня в горле. И среди криков тех, кто поддерживал интригана, я хорошо расслышал хрипловатый голос Рила, моего друга и брата покойного Тодо. Я посмотрел на Миро, опасаясь, что речь Сулвы сбила его с толку.
«Да что же он делает!» - в отчаянье прошептал мальчик.
Миро, как и я, понимал, что Сулва говорит правду, но не всю правду. Вся правда была ещё грустнее. Отчаянное решение Зуля было спасительным для нашей страны – пятьсот лет назад, когда лишь сражение с врагом один на один считалось тем, что достойно воина. Времена изменились – и не без влияния того, чем стали благородные Павии. Однако и после этого живучесть оборотней помогала им на войне, а чьи-нибудь неожиданные, невообразимые для врага способности не раз нас выручали. В последнюю войну нас спасло ещё и то, что те урготские машины, в которые вложено слишком много магии, в наших местах работают ненадёжно – возможно, дело в том, что в павийской земле слишком много железа.
Однако урготцы и без того заметно разбогатели на изделиях своих цехов, а деньги дают возможность осмотреться и переделать жизнь по своему желанию. В нынешнее время слишком многое решает не сам человек, а остающееся после него разумное установление или полезное устройство. Школы для детей благородных, пожарную службу, даже зеркала и стёкла в богатых домах мы заимствовали из Ургота. Единственное, что недавно было придумано в самой Павии – придумано, конечно, не родовитыми, а ремесленниками, научившимися делать фигурное стекло – это снаряд для перегонки браги и петролейная лампа. Горючему маслу, которого так много в земле некоторых наших южных мест, давно пора было найти полезное применение.
Военный строй урготцев и их боевые машины – веский довод против самой отчаянной нашей храбрости, самой безоглядной самоотверженности. Прошлую войну мы не проиграли чудом. Когда, привлечённые смутой в стране, урготцы придут снова, чуда не будет.
Малва тем временем слушал обвинения в свой адрес, и его лицо наливалось кровью. Он прервал Сулву, разразившись ругательствами, которыми герцог Юга мог бы образумить струсивших бойцов – но собравшихся в Палате Родов они лишь разозлили. Судя по выкрикам, в них увидели лишнее подтверждение тому, что Малва – лжец и клятвопреступник. Увидели напрасно. Малва, при всех своих недостатках, неподкупно честен и всегда пытался блюсти закон, как он его понимал. Похоже, он действительно слышал последнюю волю Хайдора из его уст, и сейчас был близок к бешенству оттого, что ему не верят.
Я нашёл глазами Оллина Кори – место он занимал не слишком почётное. Согласно преданию, его род пошёл от слуги, случайно оказавшегося участником обряда Единения. Убийца и отравитель сидел тихо, ничего не выкрикивая, ничего не предлагая и не требуя, хотя не будь он в сговоре с Сулвой, Кори, конечно, предпочёл бы половить в мутной воде рыбку для себя самого.
Наконец, распорядитель заставил всех собравшихся замолчать, и для речи встал Стурин – как мне показалось, после едва заметного кивка Сулвы. Отводя глаза от Малвы, которого он считал своим двоюродным братом, бастард проговорил, что письменного завещания нет, что устно король не раз выражал желание назначить наследником его (не удивлюсь, если так и было, Хайдор любил раздавать обещания и не отличался твёрдостью намерений), что в оставшихся после короля бумагах земли завещаны и герцогу Юга, и ему, а значит воля покойного государя до конца не ясна. Но понятно, что родной сын, даже незаконный, обладает куда большими правами, чем сын сестры – ведь власть не может передаваться через женщину. Во всяком случае, если присутствующие решат отдать корону Стурину, он постарается восстановить справедливость и воздать каждому по заслугам. Стурин выглядел тщедушным и слабым, но на его щеках горел румянец, который, как показалось мне, был связан не только со смущением.
Я слишком хорошо знал, о чём может свидетельствовать такой румянец. Мой друг Тодо получил на войне тяжёлую рану. Он не смог залечить её полностью, поскольку сражался в облике человека и потерял сознание до того, как успел обернуться. Ранение ослабило его, и в столицу он вернулся уже больным чахоткой. Три года – всё, что я смог отвоевать для него у судьбы. Если бы в ту осень столичным охотникам удалось затравить медведя, лет, возможно, было бы четыре. Медвежий жир – хорошее средство при этой болезни. За эти три года он успел жениться на девушке, которая его ждала, и дать жизнь сыну. Они не заразились от него – вряд ли оттого, что следовали моим неуверенным советам. Скорее просто оказались крепче и здоровее.
Слушая голос Стурина и глядя на его лицо, я понимал, что он серьёзно болен, что хотел бы протянуть подольше, что он чувствует себя слабым и готов примкнуть к любому, кто будет олицетворять для него силу. А может быть Кори обещал помочь ему ещё и с помощью магии? Бастард был ненамного старше Миро. Когда-то, ещё до его рождения, я мог бы прервать эту жизнь, никчёмную и безрадостную, но не сделал этого. Теперь нам всем придётся за это расплачиваться.