- Не уверен, что все прислушаются и не посчитают это ловушкой, но отправить им послание я могу. Они знают, что я им не враг и собирался голосовать на их стороне. Один из благородных нашего дома открыл мне свою вторую природу. Всю последнюю луну мы пользуемся его услугами, - Миро замолкает, и я понимаю, что он не скажет ни слова о том, кто это и как это будет сделано.
Мы киваем друг другу, и я отправляюсь в свою комнату. Из-за двери слышны разговоры и топот слуг, которые спешно готовятся к отъезду. Я уже давно научился отдыхать при любом шуме, вставать нам завтра затемно, и надо бы выспаться. Но ненадолго приходящий ко мне сон в который раз прерывает вереница кошмаров. Даже в полудрёме я помню, что это не пустой морок, а картины того, что со мной было. И это сквернее всего.
Вторая луна весны, 494 год от Обряда Единения
Я видел много мертвецов, а порой мне приходилось копаться во внутренностях покойных, чтобы узнать причину смерти. Но освежёванные и выпотрошенные трупы, аккуратно порубленные на куски, как в лавке мясника – в этом было что-то невообразимо мерзкое. Голодное послевоенное время уже закончилось, недорода два года как не случалось, женщины больше не продавались за кусок хлеба для себя и для своей семьи, и тут в Вилаголе завёлся людоед.
После войны многие дома и даже купеческие склады пустовали. Чудовище использовало такие заброшенные места, чтобы не торопясь разделать убитых. Трижды я находил его тайники, но слишком поздно, чтобы застать самого людоеда или увидеть нити его жизни, когда он убегал. Кровь на полу и на стенах тоже принадлежала только убитым. Убийца расправлялся со своими жертвами быстро и уверенно – тем более что выбирал обычно детей и, похоже, заранее одурманивал их каким-то питьём или лакомством.
Несколько раз я обходил мясные ряды городского рынка, но там, по счастью, продавали обычное мясо – баранов, коз, телят – так что корысти этого рода у убийцы не было. Однако ещё года два после того я избегал появляться рядом с базаром по какой-либо надобности, посылая туда Вула даже за цветами или новым гребнем.
В четвёртый раз я нашёл пустое убежище людоеда, которое он спешно покинул, оставив заранее приготовленные крюки и ножи. Человеческих останков там на этот раз не было, но на полу валялась перевязь с фамильным гербом Кера. Видимо, герцог Борвель Кера, ныне старший в своём роду, тоже был одурманен им и куда-то уведён.
Для меня уже погибших детей было достаточно, чтобы преследовать убийцу с неотступностью норной собаки. Но исчезновение герцога могло взбаламутить всю столицу. Ещё мальчишкой он стал героем – не прошедшей войны, а той, давней, на которой отличился как разведчик молодой Сейно. Вместе с отцом юный Борвель пережил долгую осаду крепости Ток, когда от голода ели крыс и галок, под стрелами лил кипяток на голову врага и отбивался палашом от тех, кто лез на стену по лестницам.
Я поспешил к дому Борвеля. Там уже были озабочены исчезновением герцога, который всегда возвращался к этому времени со своей обычной продолжительной прогулки к семейному ужину. Было заметно, что здесь его искренне почитают и уважают. Я хотел скрыть причину своего беспокойства, но мальчишка Борвеля, уже слышавший о людоеде, пристал ко мне с вопросами, и мне пришлось пообещать, что я к утру найду его отца.
Явившись к Архивариусу, я с порога заявил, что буду выслеживать похитителя всю ночь. Увидев сына и жену герцога, я уже примерно понимал, какие нити жизни мне придётся искать – если Борвель, конечно, ещё жив. Серые, пурпурные и тёмно-зелёные с чёрным.
Старик одобрил моё решение и добавил, что сыскари тоже будут всю ночь прочёсывать город. Но после этого взял с меня слово, что если я найду новое логово чудовища, то не пойду туда сам, а сперва доложу ему, и он вышлет туда людей. Я горячо возражал ему, поскольку мы теряли драгоценное время. Неужели архивариус полагает, что у мясника есть сообщники, с которыми мне одному не справиться? Подобные преступления обычно совершают в одиночку. Но я уже привык к тому, что старик не любит пояснять свои резоны, и нехотя согласился.
Заброшенный дом я нашёл к тому времени, когда луна уже поднялась в зенит, хотя находился он совсем рядом с городской площадью. Я заколебался и уже хотел ослушаться приказания. Нужные линии горели ярко, а, значит, герцог был ещё жив. Но тут прямо на меня вышел отряд сыскарей с семенящим впереди Архивариусом. Я указал старику направление, он неслышным голосом отдал своим спутникам какие-то распоряжения и заявил:
- Отправляйся домой. Придёшь ко мне к утру.
Озадаченный и слегка разозлённый, я отправился спать.
Утром я услышал от него:
- Борвеля нашли там. С девочкой городской пирожницы. По счастью, ребёнок был всего лишь одурманен и очень напуган.
- А людоед? Ушёл?
- Он и был людоедом. Я боялся, что ты до конца так и не сможешь поверить в его вину, даже если увидишь всё собственными глазами. Борвель достаточно хитёр. Он мог представить себя ещё одной жертвой и сбежать от тебя. Ещё хуже было бы, повздорь ты из-за него со стражей. Сейчас ты один стоишь в драке их шестерых.
- Я и теперь не верю.
- Знаешь, что он кричал, когда его взяли? «Убейте и сварите её! Её, не меня». В крепости Ток ели не только крыс, Шади. А Борвель был слишком юн, чтобы это его не сломало.
- Но герцог всегда отличался здравым умом.
- Да. Во всём – кроме этих преступлений. И даже похищая кого-то, он делал это на редкость незаметно и осторожно. Никто и не заподозрил его, а ведь Борвель известен в городе и благородным, и простолюдинам. Даже ты вышел на него не сразу. Но ты всё время висел у него на хвосте, он забеспокоился, а когда понял, что забыл в тайнике свою перевязь, то решил скрыться.
Герцог был доставлен ночью в темницу по подземному ходу, по нему же шли теперь и мы со стариком. Если бы я увидел, что задержанного пытали, я так и не поверил бы ничему. Под пытками легко выведать утаённое, но ещё легче под пытками себя оговорить. Архивариус как-то сумел добиться от Борвеля признания и без этого. Полагаю, людоеду было обещано, что его семья так ничего и не узнает. Он рассказывал о совершённом со всеми подробностями, от которых меня мутит до сих пор. Несколько раз он приносил человеческое мясо домой, чтобы слуги могли приготовить хороший обед, и хвастался тем, что купил снедь задешево.
Мне показалось, что Борвель и в самом деле был в своём уме всегда – кроме этих убийств, когда им двигали невозможный страх и невозможная жестокость. Подобно ульфу, он был человеком, пока не превращался в чудовище. Однако девочка-ульф, которую я знал, скрывала свою вторую природу от других, но не от себя. Борвель же пытался жить так, словно никаких преступлений на его совести просто не было. Как ни опасно было помрачение Лаури, у меня оставалась надежда, что ей удастся с ним справиться. И если бы удивительный случай не привёл её к Альда, я пытался бы найти её снова. Здесь надежды не было. С самого начала? По совести говоря, я не знаю ответа.
- Что нам делать? – спросил я начальника сыска, когда мы возвращались из темницы. Архивариус сидел у окна и молчал. Он знал, что не сможет солгать.
Сыскарь ответил:
- В тюрьме вчера загнулся бродяга. Наказание ему полагалось небольшое, но он, видно, уже болел, когда туда угодил. Родни у него не было. Объявим, что это он убил всех этих бедолаг и герцога в придачу. Девчонка всё равно ничего не запомнила, так напугана. А Борвелю тихонько перережут горло в его клетке и отдадут тело родным. Хотя по совести говоря, заслужил он гораздо худшего. Все же считают его героем, нельзя, чтобы открылось такое.