Никогда еще Крутогорка не жила так напряженно, как в эти весенние дни 1921 года. День ото дня разгорались страсти. Незримой доселе была трещина, что пролегала по селу между кулацкими пятистенками под железом и бедняцкими хатами, соломой крытыми. Прятала от глаз ту трещину от дедов идущая, показная почтительность к тому, кто богаче, и сознание зависимости от него. Теперь не то: наружу выплеснулась извечная вражда. Заколебались дедовские устои…
Утром опять прибежал Колька:
— Ванька, айда скорее! У Совета список вывесили, кому сколько налога.
У стены сельсовета, перед наклеенными листками, уже сгрудилась большая толпа. Из общего шума выделялся тонкий голос Колькиного отца:
— Чего ж это получается? Мне подай двадцать пудов на пять душ, а Макей со своей Марфой на две души — пятнадцать пудов. Он, к примеру, соберет полтысячи пудов, а мне едва сорок отойдет. Я, выходит, половину внеси, а Макей каплей отделается! Да провались он, живоглот треклятый!
Слова Говоркова покрыл возросший гул голосов. Ледащий мужичонка Нефед Лихов пронзительно закричал, наскакивая на Говорка:
— Работать надо! Самому землю обихаживать, а не в чужие руки отдавать! Теперь самостоятельному мужику послабление.
— Какой же ты, к черту, самостоятельный? — взвился Говорок. — Всю жизнь кулакам в рот заглядываешь и сейчас за них глотку дерешь!
Вдруг на крыльцо взобрался чуть не столетний дед Крутила с длинной седой бородой и подслеповато моргающими глазами.
— Мужики! — задребезжал он старческим тенорком, и все притихли из уважения к старости. — Миром надо, мужики. Николи в нашем селе такого разброду не бывало и сейчас не пошто свару сва́рить. Всяка власть — она, значит, от бога. Стала, неча и шуметь по-пустому. Всю жизнь мужик налог платил — так уж от бога положено…
— Да кто ж против налогу, дед! — не выдержав, перебил его Говорок. — А только власть по-справедливому должна делать.
— Ты чего ж, Говорок, против власти? — невесть откуда появился Тихон Бакин. — Сельский Совет налог по едокам установил, по наделу, значит, как в декрете сказано. Получил землю — плати за нее. Твое дело: сам будешь обрабатывать или сдашь кому…
— А на чем мне ее пахать? — не сдавался Говорок.
— Кошку в соху впряги! — выкрикнул Нефед Лихов под хохот собравшихся.
— Смешки строите? — обозлился Говорок. — Смешкам этим Макей да Захаркины рады. Какая это власть, ежели она кулацкую руку держит!
— За такие слова в Чеку враз угодишь, — так веско сказал Тихон, что вся площадь притихла.
Иван прямо-таки не узнавал Тихона. Куда девались его осторожность, желание услужить каждому, ни с кем не поссориться? Теперь он словно почувствовал твердую землю под ногами и гнул свою линию в открытую, брал на испуг.
Но не так-то легко сбить Говорка, не ему за словом в карман лезть.
— В Чеке ты побывал, а мне там делать нечего. Ты не Советская власть, и разверстку твою кобелю под хвост.
Опять поднялся гомон.
Раскололось село.
Жизнь завихрилась так стремительно, что захватила в свое движение и тех, кто раньше были просто мальчишками, ничего не знавшими, кроме игры в козны да в лапту. И то сказать: все парни и молодые мужики были еще в армии, и мальчишки в шестнадцать-семнадцать лет взяли на свои плечи все мужицкое хозяйство.
Раньше положенного и Ивана жизнь толкнула в гущу событий. Ему бы сейчас, весенней порой, гонять на выгоне в лапту или уткнуть нос в учебники, а его волнуют, не дают покоя дела сельские, те самые, которые раньше решали бородачи.
В ПОХОД ЗА ПРАВДОЙ
Весна в том году выдалась необычно ранняя и дружная. К началу апреля отшумели овраги. Вскоре и Эльтемка успокоилась. Только во впадинах сохранились небольшие озерца да груды валунов напоминали о буйстве невзрачной речонки. Весь апрель солнце припекало по-летнему, а дождя ни одного не перепало. В середине месяца распушились свежей листвой кусты, зазеленели березки.
Старики сокрушенно качали головами и прочили всяческие беды и напасти: такой ранней весны на их памяти не бывало.
Ярь сеять начали рано. Только немногие придерживались дедовских правил: до юрьева дня в поле не выходили, ждали, когда лягушка голос наберет — овес сеять пора; выслушивали горлицу: как заворкует — конопле время приспело. Но большинство задолго до юрьева дня посеяли яровые. А которые и замешкались, так не из-за дедовских примет и не по своей воле: безлошадники ждали, когда отсеются кто побогаче и одолжат лошадь на день, два. И хотя шум вокруг налога не улегся, все в этом году старались запахать и засеять каждый клочок.