Зима была снежная — вода на поля пришла в избытке, и, хотя схлынула она быстро, а дожди не перепадали, озимые стояли зеленые, ровные, радующие мужицкий глаз…
Солнце только лучи из-за небосклона показывает, а жаворонок высоко-высоко поднялся и заливается, радуя землю. Да не один — множество их звенит над полями, подернутыми утренним туманом.
Пришла новая пора весны — звенящая, поющая; она наливает душу радостью и уносит все тревоги. Разве можно сейчас знать, что пройдет месяц — и пожухнут краски. От беспощадной засухи свернутся, съежатся едва выглянувшие из земли овсы. А на месте ярких зеленей будут торчать только редкие, раньше времени выкинутые колосья, почти пустые, пожелтевшие от жары, и знойный суховей будет их трепать, пригибая к земле.
Но до этого еще далеко. А сейчас стоит весна буйная, молодая, будоражащая кровь. В такое утро все кажется прекрасным. Удача идет здесь рядом с тобой — только протяни руку и бери ее.
Иван и Колька Говорков вышли из села на рассвете. Поеживаясь от утреннего холодка, они бодра топали новенькими лаптями по мягкой дорожной пыли.
— Все равно мы его разыщем и своего добьемся, — вздохнув полной грудью, уверенно сказал Иван.
Хорошо жить, хорошо шагать по земле, и все должно удаваться человеку!
Наверно, такой же подъем испытывал и Колька, потому что он решительно подтвердил:
— Найдем и добьемся!
А найти они должны, обязательно должны найти Стрельцова.
Он где-то там, в уездном городе, до которого надо отмерить своими ногами сорок верст. Ну и что? Подумаешь — сорок верст! Ноги молодые, к ходьбе привычные.
Собрались они быстро. Только позавчера вечером Иван зашел к Кольке домой. Застал там Федю и Степана. Дома был и сам Тимофей. Не дав Ивану поздороваться, Говорок напал на него зло, задиристо, словно он, Иван, был глазным виновником того, что творилось на селе.
— Чего ж это получается — живоглоты хозяевами на селе стали? Куда такое годится? Сегодня с мужиками приходим к Тихону в Совет: «Покажь декрет о налоге! Своими глазами хотим поглядеть».. Куда там! «Вам, говорит, все обсказано. Да и газета куда-то задевалась. Не иначе, кто искурил». Что ты ему скажешь? Бандиты, слышь, после этого декрету от Русайкина разбегаются, а у нас в сельсовете бандит сидит. Чистый бандит!
— Дядя Тимофей, — ухитрился вставить слово Иван, — вы же сами его председателем-то выбирали.
— «Выбирали, выбирали»! — подскочил как ужаленный Говорок. — Какие ж это выборы! Захаркины да их подлипалы всех переорали. А нам что — сидит и сидит в Совете.
— Вот и посидел на радость всем, — подколол Иван.
— А ты меня не подцепляй, не подцепляй! — сразу перешел на крик Говорок. — Знали бы такое — ни в жизнь не допустили бы! Подожди, осенью Совет будем перебирать, взашей его погоним. Мужик сейчас тоже понимать стал, что к чему. Правильно его тогда Стрельцов заарестовал. Он сразу понял, что к чему.
— Вот Стрельцов все как надо разъяснил бы, — негромко, и, как всегда самому себе, сказал Федя.
Это верно: Стрельцов не Птицын — не будет он кривить душой в пользу кулаков, во всем помог бы разобраться.
Слова Феди даже Говорка заставили примолкнуть. Подумав, он произнес:
— А где его возьмешь, Стрельцова-то?
— В городе, — ответил Федя.
— До города сорок верст, — сокрушенно вздохнул Говорок, — а время сейчас горячее — сев. Разве письмо написать Стрельцову? Так, мол, и так — всю силу мироеды забрали.
— В письме всего не напишешь — надо увидеть его и рассказать, — вмешался Колька.
— Время ж горячее, а пешком нога меня до города не донесет. — Говорок похлопал себя по левой ноге, которая после ранения у него почти что не сгибалась. — Подводу где сейчас найдешь?
— Мы к Стрельцову пойдем, — решительно заявил Иван.
И вот они шагают по пыльному проселку вдвоем с Колькой. Федя не мог оторваться от пашни. Степан в этом году подрядился во вторые пастухи к мирскому стаду и дорожил этим: на общество работал, а не ломал хребет во дворе у Захаркиных.
Когда Иван сказал матери, что собрался в город искать Стрельцова, Мария Федоровна только головой покачала:
— Опять ты, Иванушка, в сельские дела вмешиваешься. Мало тебе?
Но от похода в город отговаривать не стала.
— Остановись у Троицких. Переночевать у них можно, — наказывала она. — А может быть, письмо от Михаила есть.
Вечером мать испекла четыре лепешки и еще дала на дорогу два миллиона рублей. Не большие по тому времени деньги: если и удастся купить на них, то какую-нибудь мелочь для хозяйства.