В начале следующей зимы еще больше заволновалось, зашумело село. Слух пошел: новая власть установилась и самый главный теперь — Ленин — декрет написал, чтобы войну кончать и всю землю между мужиками поделить.
Вскоре приехал представитель из волости, провел сход, только назвал его новым словом — митинг. Там он сказал, что теперь вместо старосты надо выбрать сельский Совет, а монастырскую землю поделить.
Выбрали Совет. Председателем поставили зажиточного мужика Тихона Бакина. А как сошел снег, помолясь, под причитания и проклятия монашек поделили их поля по едокам. Не всё поделили: в монастырской экономии, что в десяти верстах от монастыря, близ леса, создался совхоз. Но и с той землей, что отошла сельскому обществу, вздохнули мужики свободней: уже в первый год не только себе хлеба хватило, — даже для базара осталось. Да то беда, что продавать-то его не разрешали. Каждую осень наезжали в село продотряды и забирали все излишки под метелку.
Осенью двадцатого года Иван неожиданно для себя стал писарем в сельском Совете. Как-то матери потребовалась справка о том, что у них нет своего хозяйства. За справкой пошел Иван. В прокопченной, холодной избе сельского Совета сидел один Тихон Бакин — низенький, кругленький, голова шаром, с блестящей лысиной, рыжеватая борода клином, и голубоватые водянистые глаза смотрят не то чтобы ласково, а скорее даже жалобно. Мужик он справный, и хозяйство у него крепкое, но без излишков. Батраков не держал, но работали на него многие: то ржи даст до новины, то еще чем ссудит, и расплачиваются с ним работой. Хапуга он ласковый, вроде бы человек добрый, но не приведись к нему в должники попасть — душу вымотает.
Выслушав Иванову просьбу, Тихон жалобно вздохнул:
— Справку дать, милой, не штука, а написать ее труда стоит — пальцы-то для этого дела у меня не шибко гнутся.
— Так я сам напишу, — предложил Иван, — вы только заверьте.
— Можешь — так пиши, — согласился Тихон.
Потом он долго рассматривал написанную Иваном справку, поднося ее близко к глазам и отводя вдаль.
— В грамоте ты силен: все буквы в строку стоят и прочитать можно, — одобрил наконец Тихон, — немногие у нас на селе так пишут. Разве что учителя да отец Евлампий.
Иван даже покраснел от председательской похвалы. Кончив сельскую школу, учиться он продолжал дома у матери и старика учителя, который как мог помогал ему разбираться в учебниках физики и математики.
Председатель вытащил из кармана домотканых штанов печать, сдул с нее табачные крошки, поплевал и, сказав: «С богом!» — шлепнул печатью по справке. Потом, склонив голову набок, крупными корявыми буквами вывел свою подпись.
Отдав справку Ивану, Тихон сказал:
— Пишешь ты подходяще — шел бы ты, милой, ко мне в писаря. Хозяйства у вас никакого, а за девками тебе бегать рано — чего зря-то околачиваться? Вот и потрудись на общество. А мы тебе мучицы или там картошки сколько-нето выделим.
Это было очень кстати: на одном скудном учительском пайке жить нелегко. И опять же для Ивана лестно — сам зарабатывать будет. Но он посчитал нужным уточнить:
— Секретарем сельского Совета?
— Да секретарь-то у нас выбранный имеется. Только в грамоте он не силен, вот беда. А писанины всякой много. Одни справки замучили. Опять же из волости бумаги шлют. Бумага ничего: на раскур подходящая, а только прочитать, что в ней написано, тоже требуется. Читать — читаю, — признался Тихон, — а понять, что пишут, другой раз мудрено: то про пролеткульту какую-то, то про ясли для ребят. А зачем им ясли — они и за столом поедят, было бы чего. Вот ты и читай эти бумаги, а потом пересказывай, что к чему. Конечно, и печку другой раз протопишь.
Так и стал Иван Бойцов в неполные пятнадцать лет писарем в сельском Совете.
Приходил он утром. Растапливал печку. Смахивал веником в угол подсолнечную шелуху и растоптанные окурки самокруток. Усаживался за единственный скрипучий стол. Заходили за справками — он писал. Приходили иной раз бабы написать письмо — тоже писал. Перед обедом появлялся председатель и неизменно спрашивал:
— Ну, Иван, что-нето случилось?