Бывало такое. Дед Крутила, да не он один, помнил, как секли крепостных мужиков на барском дворе, как стегали розгами на миру провинившегося парня. Бывало, что и взрослому мужику, погрешившему чем-то против общества, на сходе, спустив порты, всыпали горячих. Только давно это было, а после революции о таком наказании и речи не велось. И сейчас мужики даже растерялись от предложения деда Крутилы.
Громко рассмеялся Саня Сергунов:
— Э-э, дед, опоздал ты. Сейчас не царский режим, чтоб мужика при народе пороть. Аким хоть и провинился перед обществом, а все равно свободный гражданин, унижать которого нельзя.
— Это верно. Негоже мужика унижать, — подтвердил Кузьма Мешалкин и, взглянув на Акима, не очень уверенно сказал: — Я так думаю, граждане, что и судить Акима не стоило бы. Опять же детишки у него малые. Его в тюрьму засадят, а они куда? Сам он повинился перед миром — мир ему и судья. Пусть живет посреди нас и вину свою перед обществом чувствует, пусть весь век грех свой замаливает.
Аким так и стоял на коленях, сжавшись в комок, ожидая жестоких побоев, а может, и смерти. Теперь он встрепенулся.
— Замолю грех, душу за мир положу! — Не вставая с колен, он пополз к Кузьме, схватил его руку, прижался к ней губами, бормоча: — Спасибо тебе, Кузьма! Век не забуду!
Кузьма вырвал у него руку.
— Вконец спятил! Что я тебе, поп? Встань с земли!
Зол бывает русский мужик, да отходчив. Простить до конца не простили Акима, а бить и судить не стали. Так и порешили: пускай живет да вину свою чувствует.
Подошло время коров в стадо выгонять, когда все угомонились и по дворам разбрелись.
Сергунов вошел в Совет, устало опустился на лавку. Положил голову на руки и некоторое время молчал. Потом поднял глаза на Ивана:
— Сколько еще трудного впереди, Ваня! Ой, сколько! Справимся ли?
Горечь бессилия и неуверенность в словах Сергунова послышались Ивану. В нем все запротестовало: не может Саня, не может большевик, на которого все смотрят, сдаваться, показывать свою слабость. Иван почти испуганно выкрикнул:
— Справимся, Саня! Обязательно справимся!
Сергунов чуть улыбнулся.
— Ты что испугался? Думаешь, я сдаваться собрался? Да я в гробу буду лежать, а все равно не сдамся!
ТРУДНОЕ ЛЕТО
Каждая газета, которую Иван развертывал, кричала заголовками:
«Все на борьбу с голодом!»
«Помоги голодающему!»
По селу ползли слухи, один страшнее другого:
— На Поволжье людей едят.
— Целые села с голоду умирают, и покойников хоронить некому.
Особенно старались монашки. Шастали из избы в избу и нашептывали:
— Гнев божий за грехи наши обрушился.
— В писании сказано: будет глад и мор по всей земле…
Беспокойное, трудное лето двадцать первого года. Вчистую выгорели поля в хлебородном Поволжье. Уже к середине лета там начался голод.
Надвинулась общая беда и на Крутогорку. Дождей не было с ранней весны. Только в конце июля сжалилось небо: затянулось тяжелыми тучами и пролило несколько ливней.
Радовались и этому:
— Хоть картошка, бог даст, поправится!
Серпам работы в поле не находилось: не погоняешься по загону, когда, как говорится, «от колоса до колоса не слышно человечьего голоса».
Косами смахивали жалкие стебельки. Намолачивали меньше, чем высеяли.
И опять же Макей Парамонов, Захаркины, Тихон Бакин не как другие пострадали. Когда делили монастырскую землю, они себе лучшие куски в долу близ леса ухватили и даже в неурожайном году намолотили столько, что до новины хватит и еще останется.
Только другим от этого радости мало. Надеялись на картошку. Собирали желуди да лебеду — хоть горька, а все ж еда. Благо, несмотря на сушь, лебеда все поля заглушила.
Сами ждали жестокого голода, а газеты, плакаты, что привез Сергунов из города и повесил в Совете, призывали: «Помоги голодающему!»
А чем помочь, когда у самих ничего?
И все-таки нашлось чем помочь.
Приехал в село Колокольцев. Тот самый высоченный, в военной фуражке, что командовал чоновцами, когда с Русайкиным кончали. С ним невзрачный старичок с докторским саквояжиком и два вооруженных красноармейца.
— По важному делу к вам, — сказал Колокольцев, усаживаясь напротив Сергунова. — Голодающим помогать надо?
— Сами скоро с голоду взвоем, — хмуро ответил Сергунов.
— Э, товарищ Сергунов, чего-то ты вроде прижимистым мужичком становишься, — беззлобно попрекнул Колокольцев.