— Будет! Скоро будет! — с такой уверенностью сказал Сергунов, что нельзя было ему не поверить.
— Чего ж нам ждать? — оживился Говорок. — Раз, два, и межам конец. С кооперацией дело как надо повернули и здесь не сплошаем.
Сергунов резко остановился посреди избы.
— Думаю я про это, мужики. Только спешка тоже ни к чему. С тяглом у нас плохо. Кулака с его конями сами не возьмем; крепкий середняк, боюсь, заопасается; на твоей кошке, Тимофей, много не вспашешь. Трактор бы нам один, только один, и сразу бы все по-своему повернули…
— Гляди-ка, и повернешь. К тому дело движется, — сказал Кузьма Мешалкин. — Только ты, Саня, все же остерегись малость. Думаешь, Макей утихомирился? Не такой он человек! И еще я слышал: Яшка Захаркин появился. Может, отпустили, а может, и сбежал. Скорее сбежал, потому слух идет, а его самого никто не видел.
— Вот как! — оживился Сергунов. — Это надо проверить.
— Остерегись, Саня! — повторил Кузьма. — От них всего можно ожидать.
— А, не таких видали! — отмахнулся Сергунов и повернулся к Ивану: — Чуть не забыл: тебя в уком комсомольский вызывают. Велели, чтоб завтра обязательно был на совещании секретарей сельских ячеек.
Лучше бы начисто забыл об этом Саня! Лучше бы не сказал Ивану. Быть бы Ивану рядом, а он утром ушел в город. Разве мог он подумать, что в последний раз говорил с Саней Сергуновым!
Ивану повезло: попалась попутная подвода из волостной больницы, и к полудню он был уже в укоме комсомола. Оказалось, что совещание начнется завтра утром, а сегодня время свободное.
Как со старым другом, встретился Иван с Филиппом Кожиным.
Крепко пожав Ивану руку, Филипп прежде всего поинтересовался:
— Ну, как там у вас Макей Парамонов? Присмирел теперь? Не бросается на людей?
— Осудили его, имущество описали.
— Знаю. Я на суде был. Молодец ваш Сергунов! Вот отвешивал этому кулачине!
Но Ивана интересовало другое:
— Ты не знаешь, где Стрельцов? Почему его не видно?
Филипп только рукой махнул:
— Плохо с Митей. Болеет. Навряд ли подымется…
— Чего ты болтаешь? — воскликнул Иван.
Не подымется Стрельцов! Этого не может, никак не может быть! В Стрельцове он увидел первого настоящего революционера. Нет, не Овода, как ему по-мальчишески казалось тогда, а большевика, твердого и несгибаемого. Вот он стоит на крыльце сельсовета в распахнутой шинели, без шапки, снежинки путаются в черных кудрях. Говорит Стрельцов просто, но горячо, увлеченно.
Таким он ярче всего запомнился Ивану. Разве мог Стрельцов сломиться, заболеть безнадежно?
— Не может этого быть, — твердо сказал Иван, и даже что-то похожее на ненависть вспыхнуло в нем к Филиппу, так легко вынесшему приговор Стрельцову.
— Может, — ответил Филипп. — Ваши же бандюки ему отбили все внутренности, он и захирел.
Теперь Иван вспомнил, как прошлым летом после вручения комсомольских билетов сидел Стрельцов на крыльце, кутался в кожух и на щеках его горел яркий румянец. Мать еще тогда сказала: «Плохо с ним»…
— Как найти Стрельцова? Где он живет?
— Найти просто. Выйдешь из укомола, пойди направо, в первом переулке опять направо — будет Первомайская улица. В доме номер шестнадцать и живет Стрельцов, — с готовностью рассказал Филипп.
Даже не попрощавшись, Иван бросился на поиски.
Стрельцова Иван увидал сразу, едва открыл калитку во двор небольшого деревянного дома. Он сидел у стены на солнышке в накинутой на плечи шинели.
Стрельцов ли это? Конечно, Стрельцов. Только узнать его трудно: лицо не то что похудело — высохло, черты заострились, глаза запали и угольками светятся беспокойным блеском. Стал он какой-то щупленький, маленький, как подросток.
Обернувшись на скрип калитки, Стрельцов улыбнулся, и что-то болезненное, виноватое было в этой улыбке.
— Иван! Вот здорово! — воскликнул он хрипловатым, глухим голосом.
— Здравствуй, товарищ Стрельцов, — растерянно поздоровался Иван, пожимая исхудавшую, влажную руку Стрельцова.
— Что, не ожидал увидеть таким? — невесело усмехнулся он. — Ваши бандюки так отработали, что год в себя прийти не могу. Легкие отбили — кровью плююсь. И внутри холодно. Холодно и холодно. На солнышке греюсь, а изнутри холод не уходит. Врач не позволяет на солнце вылезать, а я считаю, что без него никакую болезнь не выгонишь. Говорит врач: легкие сильно отбиты — время надо, чтобы все прижило. Приживет, конечно, только время зря пропадает. Осенью свалился — два месяца пролежал. Зимой поднялся. Весной опять свалился — и вот до сих пор никак сил не наберу.