— Это, конечно, очень плохо, — недовольно покачал головой Иван. — Чего ж ты так?
— Разве Макей пустил бы в школу? — ответил вопросом Гришан, взглянув на Ивана серьезным, взрослым взглядом, так что тому даже неудобно стало за неумный вопрос. — А до Макея тетка Аграфена из жалости держала. Ребят у нее нянчил — тоже не до школы было.
— И даже расписаться не можешь?
— Я могу крестик чернилами поставить, даже три могу.
— Нет, брат, крестики не подойдут: по крестикам в комсомол не примут. Заявление, пожалуй, за тебя написать можно, а расписаться надо обязательно самому, — сказал с сожалением Иван, но, увидев, каким расстроенным стало лицо паренька, а белесые ресницы захлопали быстро-быстро, предложил: — Давай мы сейчас с тобой научимся расписываться.
Гришан обрадованно кивнул головой, но засомневался:
— А сумею?
— Захочешь — сумеешь. Ну, а о комсомоле тебе что известно?
— Все! — торопливо ответил Гришан. — Комсомол — это Коммунистический Союз Молодежи, которая трудящаяся и против кулаков и всяких мировых буржуев. Мне Степан все разъяснил и устав пересказал.
— Тогда пойдем в дом, научимся расписываться.
— Вы идите учитесь, — сказал, подымаясь с крыльца, Степан, — а мне поспать часок надо — на рассвете стадо выгонять.
Гришан несмело переступил порог и низко поклонился Марии Федоровне, которая сидела у стола и что-то писала при свете пятилинейной лампы.
— Мама, пусти нас к столу, — попросил Иван. — Надо нового комсомольца расписываться научить.
Гришан старался вовсю. Большая, совсем не мальчишеская, рабочая рука с трудом удерживала верткую ручку. Никак она не хотела слушаться: то брызгала во все стороны чернилами, то, перевернувшись, не писала совсем. Не меньше часу трудился Гришан, пытаясь вывести два слова «Григорий Куренков», написанные Иваном для образца крупными буквами. Гришан сопел, смахивал левой рукой со лба пот и все-таки одолел: с трудом, но можно было разобрать его имя и фамилию.
— Сойдет, — заключил Иван. — Теперь я напишу заявление о приеме тебя в комсомол, а ты распишешься.
Гришан крепко ухватил ручку и наклонился над заявлением. Помедлил, поднял глаза на Ивана и, преодолевая волнение, спросил:
— А если испорчу? Тогда что?
— Ничего. Новое напишем, — улыбнулся Иван.
Гришан глубоко вздохнул, склонился над столом и расписался вполне сносно.
Когда он с облегчением распрямился и в который раз уже смахнул пот со лба, Иван заметил на шее у него под грубой посконной рубахой тонкий шнурок.
— А это что у тебя?
Гришан рывком прижал руку к груди и испуганно ответил:
— Крест.
«Вот тебе раз! Самого главного не спросил, а бросился заявление в комсомол писать. Дурак!» — обругал себя Иван.
— Так ты в бога веришь? Как же ты в комсомол с крестом?
— Не верю: бог мне ни к чему. Мне Степан про бога тоже все объяснил, что он опиум для народа.
«Ишь ты, Степан! — с облегчением подумал Иван. — Самый вроде тихий, незаметный в ячейке, а смотри, какой агитатор!»
Гришан немного грустно спросил:
— А с крестом, значит, нельзя? — и, не дожидаясь ответа, стянул с шеи шнурок с маленьким крестиком на нем. — Выбросить?
— Выбросить, — категорически потребовал Иван.
— Подожди, Иванушка, — вмешалась в разговор Мария Федоровна. — Скажи, Гриша, почему ты носишь крест, если в бога не веришь?
Гришан покраснел, опустил глаза и едва слышно проговорил:
— Мамкино благословение это. Когда умирала, сама на меня надела и велела носить в защиту от всех напастей. — И решительно добавил: — Если нельзя, я выброшу…
— Не надо быть таким категоричным, Иван, — обернулась к сыну Мария Федоровна и, положив руку на вихрастую голову Гришана, сказала: — Носить крест на шее, конечно, ни к чему, но и выбрасывать не годится. Заверни-ка ты его в чистую тряпицу и спрячь в укромный уголок — пускай хранится как память. О матери нельзя забывать. Так, товарищ секретарь комсомола?
— Наверное, так, — не очень охотно согласился Иван.
На следующем собрании Григория Куренкова приняли в члены РКСМ, а вскоре он показал себя на деле.
Иван не ошибся. Нетрудно было предугадать, что сельские богачи по-своему попытаются использовать смерть Сергунова и смену председателей сельсовета. Первую попытку сделал опять же Тихон Бакин.
Дни стояли вёдреные, жаркие, когда начали жатву, и все спешили убраться без дождя.
Иван поднялся ранним утром. Посева у них с матерью не было, только огород при доме. За суетой всяческих дел Иван совсем забыл о нем. В то утро совесть его заела: в картошке бурьян поднялся выше ботвы, а у него всё руки не доходят прополоть ее и второй раз окучить.