— Сделаю, — утвердительно кивнул головой Колька. — Посмотри, Иван, что мы тут изобразили.
На куске серой оберточной бумаги не очень-то красиво и не совсем правильно, но для всех понятно значилось:
Предупреждение самогонщикам!
Самогон — зло! Кто гонит самогон — враг Советской власти. Потому предупреждаем, что самогонокурение запрещено законом. У пойманных будем ломать аппараты, изничтожать самогон, а также барду. Злостных будем отвозить в волость на суд.
— Сойдет, — согласился Иван. — Подпиши тоже: «Отряд ЧОН и ячейка РКСМ» — крепче будет.
Домой расходились поздно.
Иван за делами забыл, что с Семеном Уздечкиным собирался потолковать, а тот сам напомнил. Когда вышли из Совета, он придержал Ивана:
— Подожди, Ваня. Поговорить бы надо.
— Сам хотел с тобой поговорить. Случилось что-нибудь, Сема? — забеспокоился Иван.
— Пока не случилось, но к тому близко.
— В чем дело?
— Женить меня собрались.
— Ну и что же? Комсомольцам жениться не запрещено. Комсомольскую свадьбу справим, как в городе. Вот здорово получится! — даже обрадовался Иван.
— Не справишь комсомольскую, — мрачно отозвался Семен. — В церкви венчать собрались.
— Да ты что? Комсомольца — в церкви!
— А чего поделаешь? — с горечью воскликнул Семен. — Я так и этак, и ничего не получается.
— Откажись к чертям!
Семеново сообщение, как обухом по голове, пристукнуло Ивана. Первый из крутогорских комсомольцев — и в церковь! Ведь это он швырял гранаты, чтобы спасти Стрельцова. Не боялся Семен ни бандитов, ни кулаков, а перед поповскими штучками сдался. Это же позор для крутогорской ячейки на весь уезд!
Иван еще раз требовательно повторил:
— Откажись! Не ходи в церковь!
— Ничего не получается, — обреченно вздохнул Семен. — Хозяйка в дом нужна. Мать больна, бабка стара, еле двигается. Сестренки малы. Только и разговору: «Женись!»
— Женись, а в церковь не ходи.
— Дарёнка без церкви не согласна. Саму-то, может, и уговорил бы, а ее родных с места не сдвинешь. Евлампий к ним наведывался. Дарёнка говорит — запугивал всячески.
Вон с какого боку подъехал поп! Так собрался комсомолу насолить. Знает, подлец, какой шум подымется, если комсомолец в церкви венчаться будет.
— Нельзя тебе в церковь идти. Понимаешь ты это? Пойми, позор всему комсомолу! Выходит, сдались мы перед Евлампием. Значит, поп сильнее ячейки.
— А что делать? Дома жизни не стало. Хоть закрой глаза да беги.
— Вот и беги. Раз так — уйди из дома, и всё, — предложил Иван.
— Как уйти? Совсем? Хозяйство бросить? — даже приостановился Семен. — Нет, так нельзя. Разве ж можно дом, хозяйство бросать? Нет, так не годится.
Вот она где, мелкобуржуазная стихия, о которой все время в докладах говорят! Выходит, здорово сильна она. Захватила комсомольца Семена Уздечкина — и попробуй вырви! Дом, хозяйство, полудохлая кляча во дворе для него всего дороже. Нельзя, нельзя сдавать позиций.
— Сема, — просительно заговорил Иван, — как друга прошу: поломай это дело. Ведь мы из комсомола должны тебя исключить.
— Исключите? — переспросил Семен, и в тоне его слышалась только тупая покорность судьбе.
— Послушай, Сема, поставь на своем.
— Попробую. Еще раз поговорю. Только навряд ли какой толк будет, кроме ругани да слез.
НАСТУПЛЕНИЕ
Первой жертвой комсомольского похода против самогонщиков оказался Тихон Бакин. Прочитав «предупреждение самогонщикам», Тихон возмутился:
— Выходит, я своему хлебу не хозяин? Много силы берут эти комсомолы! Нет у них такого права мужиками командовать!
А на другое утро Колька Говорков сообщил:
— Тихон Бакин самогон закурил. На весь переулок смрад идет.
— Собирай комсомольцев! — распорядился Иван.
С улицы ворота и калитка во двор Тихона заперты крепко-накрепко. Иван хотел постучать, но Колька остановил его:
— Подожди! Стукнешь — он сразу все попрячет. Пошли через задние ворота.
Не подымая шума, перемахнули через плетень бакинского огорода. Колька подобрался к воротам.
— Не заперто, — тихо сказал он и распахнул створку ворот.
В дверях омшаника стояла жена Бакина, Прасковья, с охапкой мелко наколотых дров. Увидав комсомольцев, она рассыпала поленья и мелко закрестилась:
— Свят, свят! Нагрянула нечистая сила!
Из омшаника выглянул сам Тихон. Его перепачканное сажей лицо налилось багрянцем.
— Это что такое?.. Что ж это такое? — От негодования он задыхался и повторял: — Что это такое? Что такое?