— Не запрячет, — успокоил его Федот. — Если барду завела — пока всю не перегонит, не отступится. А мешкать, конечно, ни к чему.
— Я знаю: она в своей баньке по утрам, до света, аппарат заводит, — сказал Гришан.
— Вот завтра на рассвете и прикончим ее заведение, — решил Иван.
Так и сделали: чуть развиднелось, они уже были у ветхой, покосившейся баньки бабки Гаврилихи.
— Закурила, — шепнул Гришан, показывая на столб дыма над трубой.
— Пошли! — скомандовал Иван.
— Подожди, — остановил его Федот. — Пускай сама вылезет. Дверь у нее, наверное, на запоре, стучи не стучи — не откроет, ломать придется.
И опять Федот был прав. Совсем недавно пришел он в ячейку, а разбирается во всем, что касается практических дел, пожалуй, лучше других. И ребята слушаются его. Нет, Ивана не обижало, что новичок, еще не получивший комсомольского билета, часто поправляет его — секретаря ячейки. А чего ж обижаться, если это на пользу делу?
Ждать пришлось не так-то уж долго. Дверь баньки отворилась, и на свет выползла Гаврилиха с четвертью самогона в руках. Никак не дашь бабке семидесяти с хвостом лет: сухая, со сморщенным личиком, но бодрая, шустрая, другой молодой не уступит.
Воровато оглянувшись вокруг, бабка засеменила к своей избе. Но из-за плетня перед ней вдруг вырос Федот.
— Бабуся, дай-ка на минутку, — негромко сказал он, потянув из ее рук четверть.
Не то от спокойно-требовательного тона Федота, не то от растерянности, но Гаврилиха сразу отдала четверть. И сейчас же, сверкнув в рассветных сумерках, бутыль полетела на подмерзлую землю и звонко лопнула.
Бабка только моргала вытаращенными глазами. А ребята были уже в баньке. Там вместо котла в печку вмазан бак солидных размеров, под ним теплился несильный огонь, а из закрученного змеевика в грязную четверть капал самогон.
В себя Гаврилиха пришла, когда из двери баньки вылетели одна за другой еще три бутыли и, стукнувшись о землю, залили все кругом зловонной жидкостью.
— Ах вы, окаянные! Пропасти на вас, сукомолов, нет! Да провались вы в тартарары! Чтоб глаза у вас повылазили! — завела Гаврилиха бодрым баском, а дальше такое понесла, что не у всякого мужика язык такие словеса вывернуть сможет…
Все село потешалось над Тихоном Бакиным, над его пьяной свиньей. Говорили: «Так ему и надо!» А когда комсомольцы прикончили шинкарское заведение бабки Гаврилихи, разговоры пошли другие. Тихон только сам пил да близких дружков угощал, а Гаврилиха снабжала своим зельем половину села.
Перед праздником сразу почувствовался недостаток самогона, и многие стали коситься на Ивана и его дружков. Особенно злились парни с дальнего порядка — главные потребители Гаврилихиной продукции.
Вот и подступил праздник сразу с двумя большими неприятностями.
Побили Федота. Крепко исколотили в отместку за разгром Гаврилихи.
Почему Федота? Наверное, первым исколотили бы Ивана, да знали парни, что лежит у него в кармане «бульдог», с которым он никогда не расстается. Кроме того, Федот больше других постарался, чтобы оставить любителей выпить без самогона. Это он отобрал у бабки Гаврилихи из рук четверть с самогоном и хряпнул оземь. Других-то, может, бабка и не различила, находясь в расстройстве, а на Федота озлилась и потребителям своим наговорила о нем невесть что.
Темным осенним вечером шел Федот проулком. Уже к дому подходил, как из-за плетня накинули ему на голову старое рядно и сразу навалилось человек десять.
Федот здоровяк, но где же с десятком взрослых парней справиться?
Здоровенных синяков да шишек насажали ему. Пришлось Федоту весь покров дома на печи лежать да эти синяки квасом примачивать.
Другой удар нанес-таки Семен Уздечкин. За два дня до праздника принес Гришан тетрадную страничку, свернутую вчетверо и передал Ивану.
— Вот Семен тебе прислал.
Развернул Иван бумажку, а из нее выпал светло-красный комсомольский билет. В прошлом году Семену его вручил Стрельцов.
На листке было нацарапано:
Иван, ничего у меня не получилось. На покров будут венчать в церкви. Посылаю комсомольский билет, потому как из комсомольцев все одно выгоните меня. Семен Уздечкин.
В тот же день сошлись крутогорские комсомольцы на собрание.
О чем тут долго говорить?
Силен религиозный дурман — это всякий знал и видел. В праздники церковь битком набита. Во всем селе только, пожалуй, в доме учительницы Бойцовой не висит икон, а так в каждой избе какая ни есть закопченная доска притулилась в красном углу. Даже Говорковы — два комсомольца при поддержке отца — не смогли сладить с матерью: «От людей стыдно без иконы-то», — и торчит у них в углу темная дощечка, и что на ней изображено, никому не ведомо. Бабка Федотовых тоже не сдалась — заявила внукам: «Вы как хотите молитесь, хоть комсомолу, хоть кому, а мой угол не трожьте. Я девятый десяток у бога милости прошу и не отступлюсь».