И вот вырвала религия из рядов комсомола боевого парня!
Решение было кратким:
«Семена Уздечкина, проявившего слабость, недостойную комсомольца, сдавшегося перед темными силами религии, что выразилось в венчании по церковному обряду, исключить из членов РКСМ и предать позору. Усилить борьбу с религией и прочей темнотой».
Усилить борьбу! А как ее усилить, если знаний мало? Как могли, так и боролись. Вспомнили свое решение о лозунгах.
Сразу после собрания засели их писать. Собрали все, какие нашлись, клочки бумаги, и старые газеты пошли в ход. Если хорошо растереть печную сажу на молоке, то можно и на газете написать буквы так, что издалека будет видно.
К полночи десятка два не больно-то красивых, но боевых лозунгов кричали:
«Религия — опиум для народа», «Евлампий ждет ваших приношений, чтобы набивать карманы!», «Самогон и религия одинаково дурят головы!», «Долой дармоедов — попов и монашек!», «Молятся только рабы, а вы свободные люди — не ходите в церковь», «В церкви вас обманывают и обирают. Берегите карманы!», «Ударим по религии сознательностью масс!»
— Вот бы сейчас ночью и развесить, — предложил Колька, любуясь готовыми лозунгами.
— Поутру бабки сдерут, — не согласился Федя. — В самый праздник надо, перед обедней, чтобы весь народ видел.
— Правильно! — поддержал его Иван. — Тебе, Колька, поручение: послезавтра на рассвете все лозунги покрепче тестом расклеишь по церковной ограде, чтобы сразу в глаза бросались.
— Сделаю! — мотнул головой Колька.
— Всем остальным в праздник с утра обойти свои участки и собрать всех ребят в школу.
— Трудное дело, — почесал в затылке Степан. — Раньше никогда на покров не учились.
— Раньше не было, а теперь будет, — упрямо сказал Иван. — Надо, чтобы школа работала. И еще одно предлагаю: на покров провести субботник по обмолоту хлеба вдове Марье Бочкаревой…
Колька добросовестно выполнил комсомольское поручение. Ржаным тестом крепко-накрепко прилепил лозунги к церковной ограде. Но когда прикреплял последние два листа, его застукали старухи. Они первыми побрели со всех концов села к ранней обедне и прихватили Кольку за работой.
Раньше других на него налетела все та же крикливая Гаврилиха, и без того уязвленная комсомольцами в самую душу.
— Ты чего ж, треклятый, храм божий сквернишь? Руки у тебя отсохнут!
— Не отсохнут! — деловито заверил Колька. — Тут все правильно написано. Вот: «Не зевай — поповская рука к тебе в карман лезет!»
Второго лозунга Колька огласить не успел: Гаврилиха перепоясала его поперек спины своей клюкой, а силенки ой еще сколько сохранилось у бабуси! Колька только взвизгнул и подпрыгнул на месте. Оглянулся, а его со всех сторон обступили бабки, и у всех подожки, и у всех глаза злостью пылают, сейчас в клочья разорвут. Что ему оставалось делать? Быстренько, со всем своим проворством забрался Колька на каменную ограду. И оттуда попытался продолжить антирелигиозную пропаганду:
— Бабушки! Не ходите в церкву. Поп Евлампий охмуряет вас. Никакого бога нет, одна морока! Комсомольцы призывают вас…
К чему призывают комсомольцы, Колька не договорил: бабка Гаврилиха изловчилась, уцепила его за ногу загогулиной своей клюки и дернула. Колька кувырком полетел на столпившихся. Трех старушек сбил с ног, получил еще несколько ударов посошками по спине и ниже, после чего пустился наутек.
Как ни старались бабки сорвать лозунги, но все не сорвали — высоко их Колька примазал, и люди читали их.
После праздника на собрании ячейки Иван подводил итоги:
— Можно сказать, комсомольцы на борьбу с религиозным праздником выступили организованно. Прежде всего крутогорская школа во время престольного праздника работала…
— Мало было ребят, — вздохнул Федя.
— Мало, — согласился Иван. — На будущий год придет больше, а через пять лет все придут. Второе: субботник по обмолоту снопов вдовы Марьи Бочкаревой прошел хорошо. Участвовали не только все комсомольцы, но и отец с матерью Говорковы, Кузьма Мешалкин, Вукол Ландин. Две копны обмолочены, зерно провеяно и убрано. Не только комсомольцы, но и их семьи не праздновали покрова, кроме семьи комсомольца Петра Лупандина.