«Вот пересказать такую лекцию — и конец всякому дурману», — подумалось Ивану.
Он даже записал, что успел, из лекции. Раз надо читать лекции, делать доклады, ему, секретарю, и начинать!..
Нахмурилось небо, до земли опустились тяжелые тучи, подул пронизывающий северный ветер, когда на другое утро Иван отправился домой.
Надо было пройти мимо кладбища. Мимо пройти Иван не мог и свернул в каменные ворота.
Злой ветер срывал сохранившиеся листья и метал их между могил. Ярко-красные и бордовые — кленовые, лимонно-желтые — березовые, они уже сплошь засыпали свежий холмик под старой березой.
Взглядом Ивану хотелось проникнуть под толстый слой земли, навсегда скрывшей от него товарища Стрельцова, друга Митю.
Немного прошел по жизни Иван Бойцов, а на пути уже две могилы близких друзей, тех, что открыли ему большую дорогу в жизнь: Стрельцов научил жить мечтой о будущем, Сергунов — ненависти и непримиримости к врагу.
Отяжелевшие тучи не выдержали и пролились мелким холодным дождем. Дорога размякла, осклизла. Грязь цеплялась за лапти, налипая на них тяжелыми пластами.
Только в сумерки Иван добрался до волостного села. Ни в волкоме, ни в волисполкоме никого уже не было. Не стояло у коновязей ни одной подводы: значит, на попутчиков нечего рассчитывать.
Ветер немного стих, но похолодало еще сильнее. Меж каплями дождя замелькали белые пушинки. Можно бы заночевать в волости. Постучись в любую избу — пустят до утра переспать. Но дома все-таки лучше. Отдохнув на почте, Иван двинулся дальше.
Немного погодя снег повалил густыми хлопьями и закрыл все кругом белой завесой. В нескольких шагах ничего не увидишь. Холод перешел в мороз. Он сразу схватывал падающий на землю снег, покрыл хрупким ледком лужи, подсушил грязь. Идти стало легче, но мокрый пиджак быстро оледенел, стал жестким, как панцирь. Холод лез под одежду и вызывал противную дрожь. Чтобы согреться, Иван зашагал быстрее.
Снег все валил и валил, густой, непроглядный. На дороге росли сугробы. Все кругом — и впереди, и по сторонам, и под ногами — белое поле. Где уж тут различить, дорога это или нет. Приходилось надеяться только на чувство направления. Надеяться и шагать, шагать и не останавливаться. Остановись — вмиг залепит снегом, схватит морозом, тут тебе и конец.
А передвигать ноги становилось все труднее. Местами снег доходил уже до колен, и, хотя был он мягким и рыхлым, все же требовались усилия, чтобы пропахать его промерзлыми лаптями. По временам казалось: вот-вот сейчас силы иссякнут, ноги перестанут слушаться, но воля заставляла двигаться, не позволяла остановиться, опуститься на мягкий пушистый снег. Не отступать, не сдаваться — не этому ли учили его Стрельцов и Сергунов примером своих жизней?
«Не сдамся! Не осилишь! Не возьмешь!» — повторял Иван сквозь стиснутые зубы, пробиваясь сквозь снежную сумятицу. С трудом передвигая немеющие ноги, он упрямо, шаг за шагом продвигался вперед.
Нет, он не свалился в мягкую снежную постель, не свернул с пути. В полночь, залепленный снегом, в промерзшей до звона одежде он явился домой.
И ничего — не простудился, не заболел. Отоспавшись, на другой день вручил Федоту, Павлухе и Гришану скромные светло-красные листочки с надписью:
Немногим больше года назад они получили первые комсомольские билеты из рук Стрельцова, а теперь такие же билеты вручал он, Иван, секретарь Крутогорской ячейки РКСМ. И прежде чем начать собрание, по предложению Ивана почтили комсомольцы вставанием память большевиков Стрельцова и Сергунова.
ПРОЩАЙ, «БУЛЬДОГ»!
Ну что же — лекции так лекции.
Хотели собрать в субботу побольше народу. Да то ли банный день помешал, то ли интереса у людей не было, но собрались в Совете все те же: комсомольцы, Кузьма Мешалкин, Говорок да Вукол. Еще присутствовал сельский сторож Евсеич. Он сладко дремал, даже всхрапывал по временам, но, когда Иван закончил пересказ лекции и спросил: «Вопросы будут?», Евсеич встрепенулся:
— Стало, нет бога?
— Нет, Евсеич, нет, — заверил его Иван.
— Ну, и бог с ним, — удовлетворенно махнул рукой Евсеич и снова задремал.
Тимофей Говорок не утерпел — рассказал несколько смешных, не совсем приличных историй о попах. На этом разговор, по существу, и закончился. Все без спору согласились, что бог — одна морока и нечего на него время тратить.