Рогозина ничего не сказала, но смотрела теперь как-то… с жалостью?.. Чтобы скрыть неловкость, Иван быстро спросил:
— А вы букет в воду поставили? Там был пакетик с гранулами. Надо его в воду, чтобы стояли дольше…
— Я высыпала, не переживай. — Она встряхнулась, одёрнула рукава. Вздохнула. — Как самочувствие? Лучше?
— Однозначно. Ядрёная смесь. Вам её тот же доктор порекомендовал?
— Какой тот же?
— Который выписал рецепты на все эти успокоительные.
Полковник помолчала, сощурившись, глядя на него, как на любопытную букашку.
— Была бы я твоей матерью, я бы тебя за такое вторжение в личное пространство выдрала без зазрения совести.
Говорила она сердито, но в глазах прыгал лукавый огонёк. Иван развёл руками:
— Чего нет, того нет, уж извините.
Полковник кивнула. Встала. Посмотрела на него выжидающе, тревожно, насмешливо одновременно. Эта насмешка добила. Тело подкинуло пружиной. Он вскочил, сгрёб рюкзак, вытащил ноутбук. Бросил ноут на кровать и схватил полковника за руку.
— Мне надоело! Хватит! Хватит смотреть на меня так!
Она опешила.
— Как? Иван?..
— Как на игрушку. Вы всё знаете. Всё видите! Игнорируете… Насмехаетесь… Нарочно взяли меня сюда, чтобы я видел, что мне — никогда, никак!.. Вы… Вам что, прямо сказать? Прямо, да? Ну нате, возьмите! — Он собрал в складки кожу на висках и резко засмеялся. — Я люблю вас! И я знаю, что вы… вы…
У него не хватало духу произнести это — слишком сильно было то, что влекли за собой слова «полковник Рогозина». И всё же…
— Вы?.. — с нажимом, высоко произнесла она. — Договаривай! Вы?..
Иван попытался, но слова застряли, из горла рвался хрип, воздух грозил вот-вот исчезнуть, как в детстве, когда поперхнулся карамелькой…
— Ну?! — звеняще, зловеще, теряя самообладание, крикнула она.
Тихонов неверными пальцами пробежал по клавишам, всунул ноутбук ей в руки. Выдохнул, вытолкнул из себя:
— Вот!
Запустил аудиозапись. И отступил в тень, понимая, что такого вторжения она точно не простит.
***
— Давайте закончим побыстрее, пожалуйста. Масса дел.
— Мы с вами будем говорить об этом столько, сколько я сочту нужным.
Тяжёлый, злой вздох.
— Не надо делать из меня врага, Галина Николаевна.
Ещё один вздох.
— Я не о вас. Я обо всей системе.
— Но выдумала-то её не я. Не стоит срывать на мне злость. Если вы хотите закончить быстрее, лучше успокоиться.
— Да.
Несколько секунд тишины. Шорох листов. Звук, с каким стеклянный стакан ставят на лакированную поверхность.
— Я готова.
— Хорошо. Проработаем операцию по практике пяти воспоминаний… Вы помните, или?..
— На память не жалуюсь, — резким, холодным тоном.
— Прекрасно. Тогда — начнём с самого яркого воспоминания.
— Выстрел снайпера.
— Снайпером был ваш подчинённый?
— Верно.
— Татьяна Белая?
— Да.
— В прошлом — ваша студентка?
— Да. — Сквозь зубы, тон — ледяной.
— Вы допускали, что она может промахнуться? Попасть в вас?
— Нет.
— Как по-вашему, почему это воспоминание осталось в памяти как самое яркое?
— Это была вспышка, после которой события развернулись стремительно. Переломный момент, после которого исход стал предрешён.
— Хорошо. — Шорох бумаги. Щёлканье. — Хорошо… Далее… Самое страшное воспоминание.
Пауза. Звон стакана.
— Когда я входила в здание.
— Имеете в виду заброшенный заводской корпус?
— Да. — Голос спокойный, ровный.
— Как по-вашему, почему это воспоминание осталось в памяти как самое страшное?
— Я не знала, выйду ли оттуда. Операция могла обернуться чем угодно.
— То есть воспоминание можно классифицировать как страх неизвестности? Смерти?
— Отчасти. Ещё — страх оставить дела незавершёнными.
Шорох. Звон стекла. Плеск. Приглушённое восклицание.
— Салфетку?
— Да. Спасибо.
Пауза. Шорох.
— Вы хотите поговорить о страхе?
— Нет.
— Хорошо… Опустим… Вы готовы продолжать разговор?
— Да.
— Хорошо. Самое болезненное воспоминание.
— После окончания операции. Разговор с Иваном Тихоновым по возвращении в ФЭС.
— Подробнее.
Пауза. Затем — отрывистые, отчётливые фразы.
— Он казался невменяемым. Схватил меня за руку. Взгляд совершенно обессмысленный. Мне пришлось несколько раз повторить, что всё закончилось, прежде чем он пришёл в себя.
— Где произошёл разговор?
— В буфете ФЭС.
— По чьей инициативе?
— Я должна была привести его в норму. Дело требовало его участия, а Иван был невменяем.
— Что вы предприняли?
— Сказала ему, что всё кончилось! — В голосе мелькнуло раздражение. — Постаралась успокоить.
— Как он отреагировал?
— Выпалил что-то вроде — он всегда видел меня только в офисе, одетой с иголочки, собранной, спокойной. Он сказал, — быстрая усмешка, — скала спокойствия. Оплот. Сказал, что все они прятались за моей спиной, в то время как я оставалась один на один со всеми миром и со своим прошлым. С призраками оттуда, со страхами. Иван сказал, что никогда прежде, до операции, не думал об этом.
— Что-то ещё?
— Да. Сказал, что восхищён. Извинился за эмоциональность, за откровенность…
— Почему вы не пресекли его?
— Я же объяснила — мне было важно, чтобы он успокоился, пришёл в норму! Если для этого ему нужно было выговориться…
— Хорошо. Продолжайте. Он извинился за откровенность…
— Сказал, что это последствия страха за меня. Что уже завтра он пожалеет о сказанном, но в данный момент запретная тьма прорвалась.
— Запретная тьма?..
— Я могу только догадываться, что он имел в виду.
— Изложите.
— Это относится к делу?
— Вы сами заговорили об этом. Рассказывая, вы стали очевидно многословнее. Следовательно, это имеет прямое отношение к делу и к вашему эмоциональному состоянию. Следовательно, мы будем это обсуждать.
— Нет.
— Да, если вы хотите, чтобы я подтвердила, что после операции «Уран» вы по-прежнему соответствуете занимаемой должности с психологической точки зрения.
Краткая пауза. Глубокий вдох.
— Налейте ещё воды, будьте добры.
— Пожалуйста. Продолжайте. Запретная тьма.
— Да. Да… Подозреваю, Иван именует так определённые мысли или темы, которых боится касаться, но от которых не в силах избавиться.
— Например?
— Например, о своей сестре, которая погибла в результате передоза.
— И только?
— Нет. Возможно, о матери. Их связывали сложные отношения.
Ровно, почти мягко:
— Вряд ли в том разговоре он имел в виду мысли о близких.
Глубокий, глубокий вдох. Резкий выдох.
— Я думаю, он имел в виду мысли обо мне.
А затем — слова, быстрые, отчётливые до того, что казалось: они давно выстроились в мозгу и ждали лишь случая вырваться.
— Сложно игнорировать этот взгляд постоянно. Сложно игнорировать его поведение. Всё это выглядит совершенно невинно: он максимально выкладывается в работе, готов исполнить не только приказ, но любую просьбу, в любое время. Он всегда в тени, но я твёрдо знаю, что могу положиться на него в любой момент, в любом деле, всегда… Стоя на месте, не разрывая дистанции, он шаг за шагом оказывается ближе и ближе. Заставляет думать о себе.
— С чем связано такое поведение?
— Возможно, я напоминаю ему мать.
— Галина Николаевна, вы помните, что распознать ложь несложно?
— Да, — раздражённо, резко.
— Так с чем же, по-вашему, связано такое поведение?
— Я не уверена, что это относится к делу!
— Так с чем же, по-вашему, связано такое поведение?
Пауза. Скрип стула. Хруст пальцев.
— Возможно, он испытывает ко мне… симпатию.
— Определённо. При роде работы ФЭС такие отношения в коллективе почти закономерны. Или речь идёт о более глубоком значении слова симпатия?
— Определённо, — с мелькнувшей в голосе едва заметной, бессильной издёвкой.