Впрочем, такой уж ли лжи? Уже к ночи, наблюдая за полковником и майором, Иван начал сомневаться. Они выглядели счастливыми — именно счастливыми. Конечно, Круглов всегда отлично работал под прикрытием, но Рогозина… Актёрство никогда не было сильной стороной Галины Николаевны, и теперь, глядя, как в полутьме гостиничного ресторана блестят её глаза, Тихонов почти верил в её искренность.
А ресторан и вправду оказался хорош; просмотрев меню, он хотел было взять мясных ёжиков с овощами, но Круглов переглянулся с Рогозиной, и полковник предложила:
— Пиццу?
Иван захлопнул своих ёжиков, кивнул и устроился подбородком на скрещенных руках. Закрыл глаза, чувствуя, как после поезда всё ещё слегка покачивает и штормит. Уплывая по волнам мягкой ненавязчивой музыки, он почти не слушал, о чём они говорили, — график, документы, какие-то детали… Но, когда речь зашла зашла о билетах в Москву, встрепенулся.
— Слушайте, Галина Николаевна, Николай Петрович, вы бы всё-таки секретничали у себя, а не у всех на виду…
— Брось, — махнул рукой майор. — Кто не в теме, тот…
— Такие планы, такая подготовка, — иронично перебил Тихонов, — такие жертвы… И всё псу под хвост из-за жажды поболтать…
Рогозина дала ему подзатыльник. В шутку, конечно, но он почти взял себя в руки. В конце концов, он сам подписался на это. А кому ещё можно было поручить разработать и проконтролировать этот абсурд? Холодову? Амелиной? Кому? Доверить легенду, а, следовательно, безопасность Рогозиной кому-то другому Тихонов не посмел, хоть в первую же секунду понял, чем это дело обернётся для него самого.
— Ваш заказ…
Приборы блестели в свете круглых ламп и искусственных свечей. От пиццы шёл умопомрачительный мясной аромат.
— И мороженое на десерт, — велел майор, и Тихонов на миг почувствовал себя ребёнком, которого сводили в зоопарк, а теперь, решив побаловать сверх программы, позволяют двойную порцию лакомств. Он усмехнулся, оторвал здоровенный кусок и вонзил зубы в горячую сырную корку.
Час спустя, осоловелый от дороги, ужина и невесёлых мыслей, программист едва добрёл до номера. Рогозина заглянула минутой позже, когда он уже стянул ботинки, носки и рубашку-размахайку и стоял посреди комнаты босой, в одной футболке и джинсах.
— Вань, мы пойдём прогуляться, — предупредила она. — А ты ложись, пожалуйста. На тебе лица нет.
Тихонов вздохнул. Засунув большие пальцы за шлёвки джинсов, покачиваясь взад-вперёд, смотрел на неё, пытаясь впитать, запомнить, запечатлеть навсегда это усталое, в лёгких морщинках лицо.
— Да. Лягу, — наконец сказал он. Галина Николаевна кивнула и закрыла дверь. Комната погрузилась в темноту — наглухо зашторенная, душная, тихая, как его душа.
Иван сел на кровать, подтянул к себе рюкзак и вытащил из чехла ноутбук. Привычно проигнорировав гостиничный вайфай, зашёл с телефона. С секунду думал, как сформулировать запрос. Вбил:
Рогозин Вячеслав Чечня
И углубился в поиск, удивляясь, что не сделал этого раньше, стараясь не думать, чем занимаются Рогозина и Круглов в сквере за гостиницей, а может быть, и просто за этой стеной в бледно-голубых обоях…
========== Песочные часы ==========
Проснуться пришлось рано — у майора образовался штраф пятилетней давности за превышение скорости. В ту поездку Круглов был не за рулём служебного Ниссана, а в собственной машине, и сослаться на погоню за подозреваемым не смог. Теперь давний штраф всплыл — следовало погасить его, чтобы во время регистрации всё прошло гладко. Тихонов одновременно и разозлился на себя — не проверил, не уследил, — и обрадовался: эта внезапная отсрочка давала ему почти целый день. Или, по крайней мере, время до обеда.
Он просто отключил мысли о будущем. Заявил Рогозиной, стоило Круглову уйти: этот день принадлежит только нам с вами. Она поняла. Она всегда понимала его лучше всех. Она единственная всегда его понимала.
— Ну, куда вы там собирались? — ворчливостью маскируя смущение, поинтересовался он.
У Рогозиной блеснули глаза. Она обвела взглядом номер, подошла к окну. Искоса глядя на программиста, лукаво произнесла:
— Я слышала, здесь есть забегаловка, единственная в своём роде. Называется «У деда». Заправляет какой-то дедок, варит кофе «Огни столицы». Отзывы — невероятные.
— Это хорошо, — быстро сказал Тихонов. — Кофе — это всегда хорошо. Но ведь у вас были другие дела.
Он упорно не хотел говорить — парикмахерская, платье, маникюр. Никогда не разбирался во всех этих штуках, к тому же от всего этого за версту веяло мещанством, пижонством, пафосом — всем тем, что в его сознании так не вязалось с полковником Рогозиной. А она, как нарочно, будто не замечала его смятения — смотрела в окно, подставляя лицо утреннему солнцу.
— Веснушки появятся, — буркнул он.
— Давно пора. Мы, офисные жители, редко видим солнце…
— Я не узнаю вас, Галина Николаевна, — с неожиданно горьким недоумением покачал головой Иван.
Она наконец обернулась. Вздохнула. Подошла почти вплотную и положила ладони ему на плечи. У Тихонова волоски на руках встали дыбом, но голос он заставил звучать ровно, почти флегматично:
— Не узнаю.
— Чего ты хочешь? — негромко спросила полковник. — Чтобы я убивалась? Нервничала, что всё так сложилось, что границы между работой и личной жизнью совсем стёрлись? Ваня… Я уже говорила, я много думала об этом. Мне тяжело и без твоих намёков. Я… всё вижу. Всё понимаю. Но и ты пойми меня… Другого варианта нет. Поворачивать поздно. Пожалуйста… — голос у ней упал почти до шёпота, — не усложняй мне жизнь…
Он нервно сжал пальцы, зажмурился, потом посмотрел Рогозиной прямо в глаза.
— Да. Да, Галина Николаевна. Я обещаю. Но пожалуйста — пусть этот день будет принадлежать только нам. Только нам с вами. Один день. Я не прошу больше…
Заканчивал шёпотом — боялся, что голос задрожит.
Полковник кивнула. Она видела. Она всё понимала. Она единственная всегда понимала его не с полуслова даже, а с полувзгляда.
***
Дед добавлял в «Огни столицы» коньяк и сахарный сироп, а сверху сыпал тёртым грецким орехом. От этого сквозь привычную терпкость кофе пробивались горечь и сладость. Таким же был весь этот день — привычно проведённый рядом с ней, горький от предчувствий, дурманяще-сладкий от её близости, лёгкости, спокойствия, присутствия рядом.
— Вам не идёт зелёный, — категорично заявил Тихонов, когда полковник примерила светло-салатовый пиджак. — Да и вообще, я думал, замуж выходят в белом…
— Второй раз, с моим характером, и в белом? Ты что-то путаешь, — фыркнула Рогозина. — Я думаю, либо зелёное, либо голубое…
— Голубое, — снова вспомнив платье, которое полковник надевала на третью свадьбу Шустова, кивнул Иван. — Однозначно.
— Ну… — задумчиво пробормотала она, разглядывая себя в высоком зеркале. — Может быть…
— А как вам вон то?
— Смеёшься? Юбка выше колена! Кто в моём возрасте…
— У вас очень красивые ноги. Зря прячете.
— Иван!
А ему было уже нечего терять. К тому же — она и не сердилась по-настоящему; так, одёргивала его всякий раз, как он переступал ту незримую границу, что разделяла их уже больше десяти лет. И всё-таки, он всё ещё держался на краю пропасти.
Когда Рогозина всё-таки выбрала платье — строгое, шёлковое, почти без украшений, — они перекусили в старомодном, стилизованном под дореволюционную эпоху кафе и отправились гулять по набережной. Ласковый тёплый ветер ерошил волосы; стоял отчётливый, хрустящий, как яблоко, день бабьего лета. Над рекой летели паутинные нити, в зеленоватую мутную воду сыпали сухие берёзовые семена.
— Хорошо… — умиротворённо проронила полковник, останавливаясь у перил моста. Иван кивнул. Из-за солнца её профиль казался бронзовым, вырезанным из фольги, только волосы светились.