— И у него обязательно будут темные волосы и хищный изгиб сексуальных губ…
— Зараза ты, Верка! — племяшка не выдерживает нужного для драмы пафоса, прыскает по-девчоночьи и неожиданно валит меня на диван, щекоча, — прочитала все же!
— Ну конечно, а ты как думала? И вот как мне теперь про это забыть?
Отсмеявшись, мы пьем чай, едим бутерброды и печеньки, Натик рассказывает, что нового у нее на работе (ничего), я рассказываю, что у меня нового (ничего). Про всякие там романтические истории, которые, по-хорошему, должны бы намечаться, бурлить или уже входить в мирное русло у довольно-таки молодых женщин(хотя мы искренне считаем, что уже не очень молодые), не говорим. Не потому что скрываем, а потому что нечего говорить.
Нет ни у меня, ни у Натика никаких романтических историй.
У меня уже год, да и ту, последнюю историю романтической можно назвать с огромной натяжкой.
А у Натика вообще не случалось.
И это с каждым годом угнетает племяшку все больше и больше.
Я, как могу, когда могу, грусть-тоску развеиваю, но у меня времени особо нет. Да и у Натика тоже не вагон.
Племяшка работает менеджером по сопровождению оптовых продаж в одной крупной компании, занимающейся производством и продажей одежды.
И, так как это сопровождение, то несложно догадаться, что сидит она целыми днями в офисе безвылазно, бесконечно ломая глаза над сводками, графиками, подсортировками и прочими замечательными и, главное, безумно интересными вещами. В офисе их, таких вот сопроводителей, еще трое, а помимо них сидят бухгалтера и финансисты. Все женщины, естественно.
Из мужчин — водитель и начальник отдела.
Водитель — толстопузый дядька пенсионного возраста, а начальник отдела — глубоко женатый на дочери генерального директора их компании мужчина.
Так что даже служебный роман не заведешь.
Натик скачет из дома на работу, с работы — домой. И на этом — все.
Из друзей у нее только я, так что даже не выйти никуда в клуб. Не с кем.
Не потому что я против, нет! Просто потому что мне некогда.
Я работаю в школе.
Учитель русского языка и литературы в среднем звене, а это самая веселая категория школьников, кто угодно подтвердит.
Кроме этого меня осчастливили классным руководством, чтоб не скучала, а еще внеклассной деятельностью, веду кружок по углубленному изучению мировой художественной культуры.
Думаю, ежу понятно, что я ухожу в школу в семь утра и возвращаюсь в девять, а то и десять вечера.
И, конечно, чисто теоретически, я могу пойти в клуб. Но при условии, что меня на руках туда отнесут и где-нибудь в уголочке складируют.
А, да! Еще и к занятиям на завтра подготовят неведомыми путями!
Так что вот такой у нас замкнутый круг получается.
Я — вся в работе, детях и уроках.
Натик — вся в отчетах, сверках и переписках. И да, еще теперь в мечтаниях о большой и светлой любви, как выясняется.
И обязательно с брюнетом с хищным изгибом… Ну, чего-нибудь. Главное, чтоб с хищным. И с изгибом.
Я беру с племяшки честное слово, что она заглянет хотя бы в один обучающий тренинг, и выхожу.
На улице уже темно, октябрь радует холодными ночами.
У меня завтра шесть уроков, а потом кружок. И вечером родительское собрание. Сначала — общешкольное, а потом уже и классное.
И мне ужасно, просто ужасно не хочется его проводить. Потому что класс мне достался веселый, новый. Восьмой «Г». У них классный руководитель уволилась прямо перед началом учебного года.
Я вспоминаю глаза завуча, когда она с безумным лицом примчалась к ничего не подозревающей мне в кабинет и силой всучила этот роскошный подарок.
Это было прямо перед педагогическим собранием, я только вышла с отпуска и была еще немного расслаблена. Не успела собраться и отразить удар, короче говоря.
Вот и получила проблемы.
Нет, так-то они — чудные дети. На моих уроках — лапочки. А вот на других… Охохо…
Я быстро иду по темной улице в сторону остановки, прикидывая по привычке миллион дел одновременно, которые мне необходимо будет сделать завтра, и задумываюсь настолько, что влетаю во что-то темное, какую-то железяку, большую и странную, растопырившуюся на тротуаре.
— Ох, мамочки!
Не удержавшись на ногах, я лечу вперед, прямо в черную осеннюю листву, и встаю возле железяки на четвереньки.
— Не так сказала, тетя! — веселый голос надо мной заставил замереть в нелепой позе, — надо «Чйорт побъерри».
Не успеваю придумать, что ответить остроумному комментатору, и чувствую, как меня хватают за талию и резко поднимают вверх, извлекая из грязи.
Взвизгиваю, когда, словно куклу, вертят, разворачивают, твердо устанавливая на асфальте.