– Вот так сразу, да? – недоверчиво фыркнула она. – Без мотива, да?
– Мотивы, улики, вещдоки… Мне бы ваши заботы, милая! Короче, на даче в дальнем уголке за розами-мимозами растет та самая одолень-трава, уложившая здорового мужика, аж трех видов. А дача чья? Теща думает, в травках знают толк лишь ботаники, а ботаников среди нас не водится. Почему-то люди держат окружающих за приматов, это всеобщее заблуждение является основной причиной некачественных преступлений. Так я приглашаю ребят к нам? – на всякий случай уточнил он.
– И Алексашку?
– Куда ж без него?
– Прости, но твоего Алексашку…
– Знаю, знаю, – приподнял ладони Виталий, поморщившись, тем самым налагая табу на ее вмешательство в сферу мужских отношений. – Лариса, друзей не отвергают из-за того, что у них испортился характер, ведь на все есть причины. Алексашкина тебе известна, будь снисходительна.
Конечно, будет! Снисходительной, доброй, милой, нежной будет. Но к Витальке! Ему она простит все, даже Алексашку.
Он вздохнул тяжко, о колени ударил ладонями, мол, все-все, встаю… и не встал. Засмотрелся на Ларису. У нее удивительное лицо – приманивает обманчивой простотой и одновременно недоступностью. В тонких, скромно выписанных чертах столько скрытой чувственности, что появляется желание бросить все к черту с актами, трупами, убийствами! И укатить с ней далеко-далеко… А нужно ехать в аэропорт – как тут не вздохнешь?
– Между прочим, я прочла то дело, – сказала она, вернув его из мечтаний. – Книга ужасов, честное слово. Наверное, потому что точка не поставлена?
– Прошу тебя, ни слова о…
– Помню, помню. Не переживай, этой темы не коснусь. Беги, а то опоздаешь и разозлишь зануду Алексашку.
И как же на прощание не поцеловаться? В губы, глубоким, долгим поцелуем – ведь они одни. Виталий первым оторвался, а потом умчался. Лариса протиснулась между столами к окну, зная, что перед тем, как сесть в машину, он непременно бросит взгляд на ее окно. Конечно, оглянулся! Она послала ему воздушный поцелуй и помахала одними пальчиками. Он уехал… Лариса вернулась на место, с минуту сидела, покусывая губы, на которых задержался вкус поцелуя.
Между тем солнечная осень заглянула в окно, подкрасив ядовито-желтым цветом стены, заиграла бликами на столе, отразилась в стеклах окна. Виталька дополнял эту светлость, нет – усиливал ее. Но он уехал. Без него в кабинете стало тускловато, бедно. Совсем не рабочее настроение!
Машинально Лариса вытащила из ящика увесистый том, скрепленный в месте деревянными рейками и намертво прошитый толстым шнуром. Да, именно так шьют дела – буквально, грубо, надежно, крепкими нитками, которые не порвутся ни при каких обстоятельствах. Лариса открыла том, ее глаза понеслись по скупым строчкам, увлекая в другой, темный и загадочный мир…
Несмотря на полную темноту, он видел себя. Только со стороны. Ну, это как в кино… или во сне…
Отчета себе не отдавал, почему его потянуло вверх. Просто несло вперед, а на пути выросла преграда – лестница. Длинная-предлинная деревянная лестница. Старая-престарая. У нее было начало, но – удивительно – не было конца. Вернее, так ему чудилось: у черной дыры под крышей нет конца, а ведь конец есть у всего, абсолютно у всего.
Путь по лестнице длился бесконечно долго и казался непреодолимым. Может, потому, что ноги утяжелились… как и руки… и голова… и все тело… Впрочем, тело было невесомым, словно земного притяжения не существовало. А ни руки, ни ноги не поднимались. Странно, да? Нелепо, да? Но легкость и тяжесть одновременно – это реально, он испытал то и другое на себе.
Прокричав ее имя, не услышал себя. Не слышать собственного голоса, когда кричишь, – это страшно! Еще страшней, когда непонятно, что происходит. Какая сила удерживает, когда рвешься наверх, хотя не знаешь, что впереди?
А что там – впереди? Он думал и об этом. Но почему-то знал, что там будет нечто плохое. Но упорно рвался туда… вверх… вверх…
Одна ступенька провалилась (он знал, это предпоследняя ступенька), через нее следовало переступить, а он наступил. И упал. С падением исчезла (наверное, все-таки мнимая) легкость-тяжесть, тело приобрело привычное состояние. Он подскочил и, наконец, услышал свой отчаянный крик:
– Где ты?.. Где?!. Отзови-ись…
– Я здесь, – буркнул Александр, толкнув в бок локтем.
Локоть был острым, словно копье туземца, решившего нанизать на него желанный ужин. Эдгар непроизвольно потер бок, с трудом припоминая, где находится, кто его толкнул и почему. Почувствовав физическое неудобство – спина занемела, ноги отекли, болела шея, – он с усилием поднял тяжелые веки. Рядом в кресле, с закрытыми глазами, полулежал Сашка, тем не менее он почувствовал, что на него удивленно смотрит Эдгар, и ворчливо отчитал его: