На основании указа хана сей раб оставил войско и обрел счастье служения ему. На следующий день остальные эмиры и Искандар султан также удостоились чести целования высокого порога /295а/ [Прибыли также] все воины, на которых намекает [стих Корана]: <Он разъединил моря, которые готовы встретиться[1144]>.
Мал Кашмира, некоторое количество серебряных и золотых монет, отчеканенных со славным именем хана, вместе с добром других вилайатов тех пределов я преподнес хану в качестве подарка. Он милостиво все принял и по обычаю разделил. После церемоний проявления милостей к остальным воинам и уважаемым эмирам он созвал вельмож на совет. Каждый высказал то, что пришло ему на ум соответственно положению и согласно обстоятельствам. Когда высочайший слух хана выслушал все речи, после некоторого раздумья он обратился ко мне: “Да будет тебе известно, что я всегда искренно говорил и истинно желал лично самому ради Аллаха совершить священную войну и из всех мусульманских [правителей] лично самому выполнить эту достойную обязанность Моим намерением было и разрушение языческого храма Урсанг, являющегося местом поклонения всего Китая, тем более что никому из государей ислама не выпало на долю [завоевывать его] и мусульманам даже никогда не случалось ступать туда. Моего здоровья не хватило на это. В тех священных войнах, которые уже совершились, это намерение в какой-то степени осуществилось несмотря на то, что я постоянно чувствую в своей натуре и внутри себя сильную слабость, как это видно по моему внешнему виду. Теперь необходимо, чтобы ты передал меня под непорочную защиту всевышнего и преславного Аллаха и в качестве моего представителя подвязал полу усердия к поясу священной войны и выступил на разрушение того [храма], а я вернусь в привычное для меня место. Таким образом, все дела целиком поручаются тебе, а меня и своего дядю, так как мы оба стали старые, ты помести в уголке для молитв, где заключено сокровище блаженства, и возьмись за дела этого государства, а мы будем тебя поддерживать своими добрыми молениями, а ты поддержи нас добрыми делами”. Он много произносил таких речей и издал указ: “Мирза Хайдар облечен полномочиями взять с собой любого, кого пожелает, и никто не имеет права пренебрегать его приказом”.
Когда был издан такой указ, я отпустил больших эмиров, /295б/ взял с собой моего брата 'Абдаллаха мирзу и сына моего дяди Махмуда мирзу, назначил в это войско Джанака мирзу и Бахрака мирзу, имена которых упоминаются в кашгарском походе, из остальных воинов я отобрал две тысячи человек и занялся этим делом. До того, как все было подготовлено, прошло шесть дней из [месяца] зу-л-хиджжа и столько же длилось мое пребывание [у хана]. В день расставания он позвал меня, когда был один, подарил мне в качестве суйургала столько особых одежд, сколько было под рукой, прибавил к тому дару несколько лошадей, пояс и несколько ножей в одних ножнах — оба были изобретены им самим, весьма редкостные и оригинальные, и, вручая их мне, сказал: “Это из моих изобретений, я вручаю их тебе как память. Если ты благополучно возвратишься и найдешь меня в живых, то вернешь их мне, так как я даю тебе их на время и поручаю хранить их для удачи. А если неизбежная печать для всех созданий будет поставлена на моей особе и если произойдет вечная разлука между мною и тобой, тогда это останется тебе на память [обо мне]”. Я постарался проявить свое беспредельное почтение к нему и поводья самообладания выпали из рук моего терпения. От засухи горя и печали влага, находившаяся в хранилище моего сердца, начала изливаться через глаза. Беспокойство и волнение упали на вату моего терпения и стойкости. Хан от чурствительности своего сердца также начал рассыпать жемчужины [слез]. После того, как мне удалось справиться с волнением, я сказал: “Какая сила сердца и спокойствие духа нужны, чтобы слышать произнесенные Вами слова и приступить к какому-нибудь другому делу, кроме услужения Вам? Я буду находиться у Вашего счастливого стремени до столицы государства — Йарканда. Когда же Вы в полном здравии и при поддержке счастья окажетесь в обители благополучия, тогда я вернусь к этому делу. А остальные воины пока займутся выпасом лошадей на одном из пастбищ Тибета”. Хан сказал: “Откладывание дела противоречит здравому смыслу. Мои слова /296а/ ты воспринял неверно. Ни одна живая душа, без сомнения, не думает о смерти, и те слова продиктованы не какой-нибудь болезнью или недугом. Мои слова были сказаны на тот случай, если по дороге со мной что-нибудь произойдет, а если я благополучно доберусь до родных мест, то, конечно, в дальнейшем я буду избавлен от этих страхов. Так как разлука между нами продлится долго, а человек не защищен от того, что я сказал, то поскольку сейчас есть время для разговора, я и уведомил тебя о том, что уже сказал. То, что я сказал тебе, не предполагает того, чтобы ты шел со мной и вновь возвращался. Во всех случаях надо надеяться на бога и во всех делах полагаться на его волю. Я вручаю тебя богу и надеюсь, что мы снова благополучно встретимся друг с другом. К тому, к чему ты должен приступить, приступай решительно и прояви похвальное старание. Слава твоего доброго имени, получившего уже известность благодаря завоеванию Кашмира, этим делом увеличится вдвое, а одобрение этого дела целиком будет связано с моим именем — и за все это в моем сердце благодарность тебе”.