— Не могу!
— Почему?
— Меня блокируют! Такая же хрень, как тогда! У них этот чёртов прибор! Открывай кросс-локус!
— Его тут нет!
— Так сделай! Других вариантов нет!
— Сдурела? Это только в кино работает!
— Тогда нам пиздец!
— Поцелуемся на прощание?
— Дебил озабоченный! Дай сюда сенсус!
— Что?
— Шарик этот чёртов!
Я вытащил из кармана полупрозрачный твёрдый мячик и протянул ей.
— И что ты с ним будешь делать? Грызть?
— Нет, блин, в жопу засуну! Давай!
Она обхватила шар ладонями, сжала их, закрыла глаза, оскалилась, и я увидел, как он тает в её руках, уменьшаясь и растворяясь. Мир вокруг нас поплыл, потерял плотность, потёк, превратился в рисунок, игру теней на ткани, словно мы в кинотеатре, стоим за экраном, на котором показывают фильм. Кино про то, как красиво влетают внутрь гаража сорванные взрывом ворота и как заполняет его огонь термобарической гранаты.
Хорошо, что нас уже там не было.
Глава 20
Дно Изнанки
Престранное местечко. Гадостное серо-бурое небо, которое светится равномерно и тускло, как грязный, засранный мухами абажур дешёвой бумажной лампы. Пыльная дорога из ниоткуда в никуда, нелепая и непонятная. Ни разметки, ни обочин, ни отбойников, ни фонарей, ни насыпи, и невозможно сказать, чем покрыта. Какая-то прям «дорога вообще», как идея. Вокруг прах и тлен. Непонятное и неприятное нечто, когда даже гниль сгнила и труха в труху. Где-то я слышал о «первоматерии», так вот, тут — «последнематерия», то, что осталось от материи после того, как её сожрали и высрали, а потом сожрали и высрали снова. Много-много раз, пока она не достигла последней стадии перед превращением в ничто, консистенции серого гомогенного порошка.
Единственное исключение — каменная площадка, на которой находимся мы. Она под крышей простой шатровой беседки на столбах. Похоже на перекрёсток, который показывала мне на Дороге Аннушка, но тут ничто ни с чем не пересекается. Или уже окончательно пересеклось. Дорога начинается прямо от каменного пола и уходит вдаль, растворяясь в пыльном мареве пустой перспективы. Видал я хреновые места, но это, пожалуй, бьёт все рекорды.
Камень под жопой не холодный и не тёплый, не скользкий и не шершавый, разве что твёрдый. Я сижу на нём, держа на коленях плечи и голову лежащей Аннушки. Она без сознания, бледная, но дышит ровно, пульс нормальный. Её физическое состояние меня не пугает, в отличие от исходящей от неё ауры тёмного света. Да, тёмного света не бывает, это абсурд. Но так я вижу окружающую сферу, в которой все предметы чуть темнее, чётче, контрастнее, но тусклее. Если выставить руку за пределы, то по рукаву видна граница. Как будто смотришь через тёмное стекло и без него. Что-то моя девушка с собой натворила. Может быть, например, сенсус нельзя потреблять таким образом. Или в таких дозах. Или в таких условиях. Наверное, те «корректоры номер ноль», в число которых входил Калеб, принимали свою дозу под наблюдением специалистов, а не просто впитывали ладошками шарик непойми чего.
Никаких идей, что делать дальше, у меня нет. Попытался почувствовать какой-нибудь кросс-локус, но не смог. Не сумел даже сообразить, есть они тут или нет, потому что при попытке сосредоточиться окружающий мир наваливался как заплесневелая подушка, набитая гнилым пером, создавая непереносимую вонючую духоту внутри. Что-то с этим местом сильно не так. Настолько не так, что, если выставить руку за пределы Аннушкиной ауры, она через полминуты начинает словно бы замерзать, хотя это не холод, а что-то другое. Убираю руку обратно, щупаю кисть другой рукой — нормальная температура, а ощущение было, как в ледяной воде подержал. Чувствую себя странно усталым, но сколько ни сижу, легче не становится. Наоборот, силы как будто убывают. Если Аннушка не придёт в себя сейчас, то придётся её нести. Вперёд по этой странной дороге, потому что больше просто некуда. Может быть, там, где она закончится, есть какой-то выход. Или хоть что-нибудь. Весит девушка килограммов шестьдесят, на руках я её далеко не унесу, но есть хороший, крепкий рейдовый рюкзак, из него можно сделать наспинную переноску. С таким грузом на спине я не только ходил, но и бегал — знали бы вы, сколько весит приличный бэка к пулемёту… К счастью, у меня снова две ноги, на протезе было бы без шансов.
Что в рюкзаке? Запасная одежда? — К чёрту, обойдусь. Патроны к пистолету? По карманам рассую. Магазин к винтовке? Тоже в карман. Хотя он большой, тяжёлый и неудобный, но где берут такие, я без понятия. Сверхдефицитные акки уже несколько раз попадались, а вот эти чёрные мелкие шарики, которыми она стреляет, — нет.
Бутылка воды нужна. Если… когда Аннушка придёт в себя, ей надо будет дать попить. Ладно, засуну куда-то или в руках понесу. Открутил пробку, отхлебнул — чуть не выплюнул, показалось, что испортилась. Но нет, просто как будто дистиллированная, совсем без вкуса.
Сухпай. Галеты, концентраты, питательные батончики, шоколад, всё такое. Не тяжёлое. Что-то съесть тут, что-то взять с собой. Шоколад обязательно, скормлю Аннушке для поднятия боевого духа. Откусил батончик — как будто спрессованный пепел, пыль и опилки. Есть невозможно. Да что творится-то?
Котелок-кан и прочее костровое — к чёрту, нечего тут готовить, не на чем и незачем. Аптечку… Нет, рука не поднимается. Ничего, куда-то всуну. Вот, рюкзак освободил. Теперь прорезать в нём дырки для ног…
Стоп, движение? Показалось? Нет. Не показалось. Так, рюкзак резать погожу, что бы там ни двигалось, лучше встречать его без девушки на спине. Посмотрим-ка…
Поднял c пола винтовку, включил… Точнее попробовал включить. Ноль реакции. Батарейка села? Да ладно. Выкрутил акк — чёрный, тяжёлый, полный. Значит, что-то сломалось. Разбираться некогда, убрал акк в карман. Достал пистолет. Лучше иметь оружие и не иметь целей, чем наоборот.
* * *
Наверное, когда-то эти твари были людьми. Просто сложно представить себе, что они родились такими. Любое существо, родившее такое, сначала задушило бы его, потом себя, чтобы случайно не повторить опыт. Сероватая голая кожа. Перекрученное, деформированное, болезненно-худое тело. Когтистые длинные конечности. Безглазая безволосая башка и рот зубами наружу.
Да, точно, это бывшие люди. Когда подошли поближе, я разглядел, что они не одинаковые. Некоторые как из бюджетного фильма ужасов, но есть в разных стадиях трансформации в эту хрень. Кто-то даже сохранил остатки одежды: драной, грязной, ветхой, перекрученной, но ещё узнаваемой. Вот у этого, например, разорванные посередине джинсы — точнее две штанины, одна из которых сползла вниз, а вторая держится за остатки пояса. Там, где была ширинка, свисает высохший рудимент полового признака. Мальчик, значит, был. А вот эта девочка совсем как настоящая — поредевшие, но ещё оставшиеся на голове пряди светлых волос, потасканная, порванная, замызганная, но на общем фоне почти целая одежда, одна нога босая, на другой грязный кед, на худых руках трогательные цветные браслетики, не кровожадный оскал зубов, а болезненная гримаса перекошенного рта, и даже глаза есть. Большие, красивые, очень синие. Глаза корректора. Но даже она уже не выглядит вполне человеком. Голодная тварь с бессмысленным лицом.
Щёлк! — пистолет не выстрелил. Щёлк! — не выстрелил ещё раз. И третий. Патроны с наколотыми капсюлями лежат на полу. Что ж, в рукопашной я не так хорош, но кого-то на нож да приму. Ну, кто первый?
Нет желающих. Стоят вокруг, почти вплотную, но на площадку ни ногой. Почему-то им сюда нельзя. Будут, значит, ждать, пока мы не выйдем. Чёрта с два, я лучше тут от жажды сдохну. Или не от жажды.