ать. Это был могучий стимул, катализатор — можно назвать как угодно. Решающий фактор. Ю.Н. Второй вопрос: любите ли вы поэзию, каким поэтам отдаёте предпочтение? В.К. Поэзию я люблю, но думаю, что люблю дилетантски, то есть люблю, но знаю плохо. Может быть, потому, что я просто плохо запоминаю стихи. Прежде всего, я в младенческом возрасте прочитал и полюбил Пушкина — не хрестоматийно, по-школьному, а от души и самостоятельно. Среди любимых поэтов у меня Багрицкий и Гумилёв, причём с Гумилёвым я познакомился несколько раньше, чем это случилось у многих в нынешние годы, когда Гумилёва разрешили… Ю.Н. С какими писателями вы лично знакомы, может быть, дружите? В.К. Я не могу сказать, что я очень дружен со знаменитыми писателями. Знаком я со многими, но сказать, что я с кем-то дружен… У меня были очень хорошие отношения с Радием Петровичем Погодиным, но, к сожалению, его уже нет. Я был достаточно близко знаком с Анатолием Алексиным, но он, говорят, отправился сейчас жить за кордон. То есть, я с ним был знаком не по-дружески, а скорее как-то по-деловому. Встречался я со многими писателями: и с Михалковым, и с Барто, и с Кассилем — с детскими, пожалуй, со всеми. А мой дружеский круг крайне узок. В Свердловске нас было трое: Пинаев, Бугров и я. И вот Бугрова нет… уже десять дней. И вот остались мы с Евгением Ивановичем Пинаевым вдвоём. Он хороший писатель, пока, по-моему, ещё мало читаемый и мало признанный, в a(+c того, что наша издательская политика к писателям нынешним и русским, если только это не громкие и не скандально известные имена, относятся пренебрежительно. Так же и к нему. Но я думаю, что со временем всё встанет на свои места. Ю.Н. Кого из бардов вы можете выделить, если вообще интересуетесь авторской песней? В.К. Кого из бардов? А кого вы мне можете напомнить? Игорь Глотов и Ю.Н. Городницкий, Клячкин, Визбор, Ланцберг, Окуджава… В.К. Ну прежде всего, Городницкий — его "Паруса Крузенштерна" мне очень нравятся… И.Г. Он плавал на «Крузенштерне»… В.К. Ну да, он плавал как научный сотрудник, по-моему. Я вообще люблю песни бардов, они мне кажутся гораздо более интеллектуальными, что ли, более высокими по своему художественному уровню, чем нынешняя эта вся эстрада, где какие-то молодцы волосатые скачут по-обезьяньи с гитарами по сцене и вопят что-то неразборчивое. Я понимаю, что опять же эта оценка моя дилетантская, меня могут заклеймить великие знатоки нынешних групп. Но, видимо, мне не дано… К Визбору очень хорошо отношусь, и очень жаль, конечно, что он рано умер. У Ланцберга я знаю, по моему, только одну песню, которая мне нравится: "Пора в дорогу, старина…" Если он пишет и остальные песни так же, то, по-моему, это хороший бард. И.Г. и Ю.Н. (хором) Да. В.К. Просто в памяти много песен, и я не знаю точно, кто у них автор. Все эти коммунарские, туристские песни шестидесятых годов, их же очень много… А объясняться в любви к Окуджаве — это, по моему, лишнее, здесь и так все ясно. Вот, кстати, он мне книжечку прислал со своего юбилея. Ю.Н. Как вы пришли к увлечению парусами, в каком возрасте? В.К. К увлечению парусами я пришёл в шестилетнем возрасте, прочитавши первые книги, где есть паруса: "Остров сокровищ", "Путешествие Гулливера", "Робинзон Крузо"… К этому увлечению я пришёл и через сосновые кораблики, которые мы с мальчишками пускали по лужам в марте. Сейчас эта игра, к сожалению, ушла, а тогда она была повальной совершенно, это был ритуал, своего рода традиция, обязательная, у нас в Тюмени. Максим Степанчук. Владислав Петрович, у нас пускают в Омске. В.К. Да? Ну, слава Богу, тогда, я рад, что это сохранилось. У нас вот я не вижу. Может быть, уже луж тех нет: от одного тротуара до другого, через всю дорогу. Полуторка пройдёт — цунами, кораблики по берегам. Ну и прекрасный материал был. Сейчас ведь мало печек, мало поленниц. А тогда не было пенопласта, из сосновой коры делали — она же лёгкая, как пенопласт. Ю.Н. Где и когда вы учились ходить на яхтах? В.К. На яхтах я учился ходить вместе с ребятами. Это же получилось очень просто, сначала мы стали увлекаться морским делом чисто теоретически, на суше — вязать морские узлы, изучать сигналы, всё прочее. Потом мы поехали в Ригу, в 69-м году, там была морская операция "Нептун Балтийского моря", туда съехались ребята из Москвы, Севастополя, из Риги был отряд, ещё откуда-то и наш. И после этого захотелось: сколько можно быть береговыми морскими академиками? Нашли сперва корпус моторки, сделали из сосны мачту, сделали из шторы прямой парус. А потом по чертежам построили первую яхточку «Кадет». На заработанные деньги — тогда это было можно — за 300 рублей купили разборную польскую яхту «Мева», и на ней я стал учиться ходить, вместе с мальчишками. Вот и всё. Потом уж сдавал на всякие права. Ю.Н. Есть тут вопрос: какова ваша квалификация как яхтсмена? В.К. Да я никогда этим особо специально не занимался. Что мне было нужно — это водить яхту, чтобы ко мне не придирались, и мне выписали права яхтенного рулевого 2-го класса, так с ними всю жизнь и проходил. Я мог бы, конечно, сдавать и дальше, но поскольку я не занимался соревнованиями, то о квалификации не думал. Мне главное было заниматься с ребятами. Потом я ещё получил права командира шлюпки, не старшины, а командира, а это уже достаточно широкие права, и для дальних походов под парусами, и по, `o,и везде. Мне этого хватало. Ю.Н. И то же самое насчёт фехтования. В.К. Ну, насчёт фехтования — это детское мушкетёрское увлечение. Когда поступил в университет, оказалось, что там есть фехтовальная секция. На первых двух курсах это было обязательно — вместо физкультуры — поэтому я занимался регулярно, как-то занял второе место на первенстве города по шпаге. Ну а дальше, когда физкультура стала необязательной, стали затягивать всякие журналистские, писательские дела, так и отошёл, но какие-то навыки сохранились, и, когда стал заниматься с мальчишками, многое помнил. Ну и стал преподавать. У меня был второй разряд по шпаге. В ту пору в Свердловске это было очень даже немало. Сейчас дыхания уже нет, и прочее… Ну а когда с ребятами занимался ещё, помоложе был, я, конечно, себя поддерживал, чтобы с ними бои вести. Ю.Н. Теперь о книжках вопросы пойдут. Кого из фантастов вы цените, какие их произведения? Отношение к жанру фэнтези, к Толкину, к толкинистам, к Ефремову? В.К. Начну с конца. К Толкину и к толкинистам я отношусь с почтением и пониманием, но Толкин, всё-таки, далеко не самый любимый мой писатель. Мне в чём-то он кажется, может быть, слишком растянут, может быть, старомоден, может быть, в плане сюжета он не очень выстроен. Пусть не побьют меня камнями те, кто влюблён в Толкина, я вполне разделяю их любовь и понимаю их. Всё-таки это целый мир, это своя страна, куда можно уйти и где можно жить по-своему… Естественно, я не оригинален в своей любви. Я люблю Стругацких, причём, я помню, купил в Москве их первую книжку — "Страна багровых туч", прочитал и потом так этой любви ни разу не изменял. Это был сразу новый уровень нашей фантастики, человечной, по сути дела. Там прежде всего человек. Самый любимый из зарубежных, это, конечно, Брэдбери. К фэнтези я отношусь с величайшим почтением и любовью. А в общем-то, у меня достаточно много любимых авторов, которых я читаю с удовольствием. Но я никогда не ставил себе задачу отгородиться за счёт фантастики от другой литературы, понимая, что твёрдой грани между ними нет и быть не может. Чем не фэнтези "Ночь перед Рождеством" у Гоголя? Или «Гробовщик» у Пушкина? Или "Пиковая дама"? К Ефремову я отношусь очень хорошо, но меньше всего я у него люблю "Туманность Андромеды". А больше всего мне нравится то, что он писал до "Туманности Андромеды", его рассказы, "Путешествие Баурджеда", "На краю Ойкумены". Мне кажется, что в "Туманности Андромеды" он оказался слишком в рамках социальной заданности, и его общество будущего уже тогда когда я ещё молодым человеком прочитал, показалось мне малопривлекательным. Что-то в нём было от… я не знаю, от «казармы» — грубое слово, я не хочу обижать Ивана Антоновича, но что-то от такого вот социализма, с его обязательным уставным режимом… Это мне показалось немножко неприятным. Космические сцены и эпизоды там очень хороши, а где он описывает быт на нашей коммунистической планете — что-то мне туда не захотелось. Ю.Н. Если бы вы задумали написать книгу, герои которой оказались бы в прошлом, какой период истории вы бы выбрали? Какая эпоха в истории России вам наиболее интересна? В.К. Знаете, видимо, Петровская эпоха — становление русского флота. Я далеко не славянофил, и поэтому Русь — и Киевская, и Русь времён Ивана Грозного, и вообще всё это время длиннополых бояр — оно как то не очень привлекает меня, хотя я, конечно, понимаю величие Руси и богатство её истории. А Пётр — хотя его за подлый характер многие клянут, и, видимо, справедливо — его эпоха мне интересна своей противоречивостью и тем, что наконец-то мы шагнули к морю, и я для себя, как бы оказавшись на берегу вздохнул свободно, почуял запах парусов: вот наконец-то и мы прорвались. Ю.Н. Как вы относитесь к Штильмарку, Солженицыну, Булгакову? В.К. К Солженицыну я отношусь индифферентно, сразу скажу. Я понимаю значение Солженицына в истории русской литературы, в разоблачении всех жутких репрессий, понимаю его могучую, колоссальную работу и его заслуги перед Россией и перед литературой, и ни в малейшей степени не хочу сказать ни одного худого слова в его адрес, но как писатель, как