Выбрать главу
А люди — они такие всегда найдутся, но нужно, чтобы им не только не мешали — чтобы им помогали. Разве мало сейчас энтузиастов, которые на свои последние деньги пытаются создавать какие-то приюты для этих несчастных ребятишек, которые пытаются что-то делать, создавать какие-то организации, кого-то спасать, а их преследуют, их обвиняют, их разгоняют, их запрещают. Боже ж ты мой! Ю.Н. Насколько, на ваш взгляд, остра проблема разобщённости, непонимания, потери духовного контакта между детьми и их родителями? Похоже, что такая проблема почти во всех семьях. В.К. Не во всех, наверно, но больше, чем в половине, безусловно. Это ведёт к деградации общества и оттягивает на неопределённые сроки те времена, когда, как хочется надеяться, наша страна начнёт возрождаться и как-то стабилизироваться. Потому что экономика экономикой, но отношения между людьми — это всё-таки главное. Пока нет здоровых, нормальных отношений между людьми, между взрослыми и детьми, общество не может быть здоровым. А нездоровое общество здоровую экономику и здоровую страну построить не сможет. Это же элементарно. Ю.Н. Считаете ли вы, что проблему эту необходимо решать не с детьми, а со взрослыми? Как? В.К. Прежде всего, конечно, со взрослыми. Дети — общество, класс, что ли, зависимый, подчинённый, он сам ничего не решит, сколько бы, так сказать, не боролись за воспитание самостоятельности и демократизма в детских душах, дети всё-таки требуют заботы, они не могут себя прокормить и организовать. Ю.Н. Имеется в виду проблема именно одиночества детей, отношений детей и родителей. В.К. Одиночество детей начинается именно там, где на них плюют взрослые: родители, наставники. Там и одиночество. Если ребёнок приходит домой, к нормальному отцу и матери, к братьям и сёстрам, и знает, что это добрый дом, где на него не будут кричать, не будут выгонять, не будут допрашивать, не будут лупить, не будут упрекать, а скажут: садись, расскажи, чем занимался, садись завтракать, что у тебя хорошего? давай посидим вместе, давай подумаем. Если у него есть такой дом, такая защита, то это нормальный ребёнок, и у него нормальная душа будет. Ю.Н. Дело в том, что часто семьи внешне благополучны, и там и не пьют, и всё вроде нормально, и отношения внешне нормальны, но и там нет… В.К. В таком случае, это псевдоблагополучные семьи. Это тоже наша проблема. Ю.Н. Нужно ли коренным образом менять систему обучения, образования? В.К. Сейчас столько систем обучения, образования, что я даже не знаю… Я считаю, что мы должны вернуться к тому, что было в пятидесятых годах. Пусть будут какие-то отдельные элитарные школы, #(,- ((, частные, всё прочее, но должна быть в то же время единая государственная общая школа, куда ребёнок может прийти в первом классе, и его не прогонят, его примут без всякого тестирования, без отфутболивания в другую школу, чтобы он мог прийти по месту жительства и учиться там в обязательном порядке и бесплатно 10 лет. Как бы ни ругали нашу советскую систему образования, но она была одной из лучших в мире, когда она была бесплатной, обязательной и давала прекрасные результаты. И вузы наши были прекрасные. А то стали бороться с идеологизацией образования и выплеснули всё. Мол, и вся школа плохая. А ведь и знания давали неплохие, и главное, что люди-то выходили образованные, и общество было образованным. А сейчас пожалуйста, сколько их болтается, неучащихся ребят? Мы же растим целый класс люмпенов. Ю.Н. Образование, конечно, я согласен, было хорошее. Но вот в плане воспитания много ли оно давало? В.К. В плане воспитания, конечно, брешей хватало. Но как ни странно, может быть, в силу того, что коллективы ребячьи вынуждены были солидаризироваться в своей борьбе с тупоумными наставниками, классы были дружнее, и не было там ни рвачества, ни спекуляции, ни предательства, и никто не брал деньги за подсказку на уроках. И не давали в обиду хулиганам своих одноклассников, и дружба была какая то, и была романтика школьных вечеров. Всё это тоже было. Ю.Н. По моим воспоминаниям, деньги за подсказки не брали, но насчёт большой дружбы… В.К. Это, понимаете, разные года, я-то имею в виду пятидесятые годы. И.Г. Это всё индивидуально было. И по школам по-разному… В.К. В любом случае, были дружнее, и как-то… того кошмара не было, такого, как сейчас. По крайней мере, не приходилось дежурных милиционеров в вестибюлях выставлять. Ю.Н. Насчёт наставников: каким должен быть учитель в школе? Сейчас большинство учителей, похоже, недостойно носить это имя, если с большой буквы писать. В.К. Ну, какой учитель… Разбирать, что ли, целую схему его психологических, профессиональных, душевных и прочих качеств? Хороший человек должен быть, должен относиться по-доброму к детям. Не обязательна так называемая любовь к детям, сентиментальная, над которой любят квохтать критики детских книг. Он должен понимать, что ученики — люди, что это многогранные личности, что их надо уважать, что надо понимать их, что они люди со своей жизнью, со своими интересами, со своим настроением. И что главная его задача — дать ту сумму знаний, которая у него есть. И научить чему-то хорошему, что сам умеет. Это всё достаточно просто. Я вспоминаю своих учителей в школе — не всех, некоторых я ненавидел — но вот наша классная руководительница, о которой я не раз говорил, Надежда Герасимовна Мусько, с которой я перезваниваюсь до сих пор — она очень добрый человек, хотя, может быть, в чём-то слегка и консервативный, как требовали тогдашние времена и тогдашняя система. Тем не менее она ко всем нам относилась по-человечески, до сих пор её помнят, любят, навещают. Ю.Н. Что побудило вас писать на тему детства: ностальгия по детству или тревога за детей? Или то и другое, и в какой степени? В.К. Ну сначала всё-таки, конечно, ностальгия по детству. Тревога пришла где-то позднее, с возрастом, когда пришлось глубже раскапывать эти темы, глубже влезать в современную жизнь, писать уже не о собственном, а о современном детстве, и сталкиваться с тем, что происходит в жизни детей, когда возникла необходимость как-то защищать их. Ю.Н. Егор Петров — персонаж, который не похож на других. Был ли какой-то случай, послуживший толчком тому, что вы написали именно о таком мальчишке? Есть ли у него прототипы? В.К. Ну есть сразу несколько прототипов. А толчком… толчком было то, что я всё время с такими ребятами встречался. Знаете, вот вы задаёте вопросы, и возникает такое впечатление, как будто вы ждёте от меня, что я дам сейчас какие-то глобальные рецепты, составлю вам формулу на все случаи жизни… Ю.Н. Просто вы всё-таки один из немногих писателей, которые пишут на такие темы. В.К. Ну беспокоит меня это, тревожит, близко это мне. Помню, как сам был мальчишкой. Много занимался с ребятами, насмотрелся на их жизнь. Привык я об этом писать, это мой мир, это то, что я знаю. Если я сейчас начну писать о сталеварах, скажем, или о мафиози, то у меня ничего не получится, я не знаю этого мира. А детство просто сфера моего обитания. И.Г. По-моему, Симон Соловейчик пытался рецепты найти… В.К. Я очень давно его знаю, где-то ещё с шестидесятого года, по моему… Понимаете, если бы люди не только говорили, но и делали… Соловейчик, кстати, многое ведь и делал, ему надо отдать должное. Где-то, может быть, и ошибался, но что-то он успел сделать. А то ведь многие же просто говорят и находят какие-то рецепты и преподносят их обществу, а потом обижаются, что общество эти рецепты не использует. А если использует, то они не действуют. Ю.Н. У вас большинство героев не могут перешагнуть через определённый возраст — тот возраст, когда человек взрослеет, когда особо отчетливо начинает осознавать себя как человека, своё положение в окружающем мире, когда подросток особо остро нуждается в понимании. Таких героев у вас не так много: Егор Петров, в первую очередь. Сейчас Данька Рафалов появился, ну и отчасти ещё Сергей Каховский, Кирилл… В.К. Видите, не так уж и мало. Ю.Н. Но это не большинство героев… То есть с чем это связано, что вы меньше пишете о подростках и их проблемах, чем о детях более младшего возраста? В.К. Я не знаю, чем это объяснить. Наверно, тем, что у каждого автора есть свой круг героев, которые ему более интересны и близки, которых он больше знает и понимает. Кто-то же должен писать и о таких героях. Кстати говоря, большинство писателей для юношеско-подросткового возраста как раз пытается писать о старшеклассниках, видимо считая, что это даёт более широкое поле для писания — и переживания, и проблемы, и т. д. А мне казалось, что дети младшего, среднего возраста — это тоже целый мир, и у них тоже масса переживаний, и проблем, и вопросов, и ломка там тоже часто происходит. И первая ломка, говорят, происходит где-то в семилетнем возрасте. Но вот вы перечислили героев более старшего возраста — их ведь, согласитесь, тоже немало. Ю.Н. Это всё к вопросу о духовном одиночестве, оно как-то больше обостряется к этому возрасту, старшему. В.К. Ой, да по-всякому оно обостряется. Ю.Н. Кого из детских писателей — наших и зарубежных — вы можете выделить, какие их произведения? В.К. Я не знаю хорошо зарубежной детской литературы. То, что я читал, представляется мне достаточно прямолинейным и даже примитивным, может быть, потому, что у них образ жизни более благополучный. Я имею в виду те книги, которые я читал о школьниках, о реальной жизни. Всё там как-то разложено по полочкам. Больше всего я люблю, конечно, Астрид Линдгрен, и не за её забавно