Не обязательна так называемая любовь к детям, сентиментальная, над которой любят квохтать критики детских книг. Он должен понимать, что ученики — люди, что это многогранные личности, что их надо уважать, что надо понимать их, что они люди со своей жизнью, со своими интересами, со своим настроением. И что главная его задача — дать ту сумму знаний, которая у него есть. И научить чему-то хорошему, что сам умеет. Это всё достаточно просто. Я вспоминаю своих учителей в школе — не всех, некоторых я ненавидел — но вот наша классная руководительница, о которой я не раз говорил, Надежда Герасимовна Мусько, с которой я перезваниваюсь до сих пор — она очень добрый человек, хотя, может быть, в чём-то слегка и консервативный, как требовали тогдашние времена и тогдашняя система. Тем не менее она ко всем нам относилась по-человечески, до сих пор её помнят, любят, навещают. Ю.Н. Что побудило вас писать на тему детства: ностальгия по детству или тревога за детей? Или то и другое, и в какой степени? В.К. Ну сначала всё-таки, конечно, ностальгия по детству. Тревога пришла где-то позднее, с возрастом, когда пришлось глубже раскапывать эти темы, глубже влезать в современную жизнь, писать уже не о собственном, а о современном детстве, и сталкиваться с тем, что происходит в жизни детей, когда возникла необходимость как-то защищать их. Ю.Н. Егор Петров — персонаж, который не похож на других. Был ли какой-то случай, послуживший толчком тому, что вы написали именно о таком мальчишке? Есть ли у него прототипы? В.К. Ну есть сразу несколько прототипов. А толчком… толчком было то, что я всё время с такими ребятами встречался. Знаете, вот вы задаёте вопросы, и возникает такое впечатление, как будто вы ждёте от меня, что я дам сейчас какие-то глобальные рецепты, составлю вам формулу на все случаи жизни… Ю.Н. Просто вы всё-таки один из немногих писателей, которые пишут на такие темы. В.К. Ну беспокоит меня это, тревожит, близко это мне. Помню, как сам был мальчишкой. Много занимался с ребятами, насмотрелся на их жизнь. Привык я об этом писать, это мой мир, это то, что я знаю. Если я сейчас начну писать о сталеварах, скажем, или о мафиози, то у меня ничего не получится, я не знаю этого мира. А детство просто сфера моего обитания. И.Г. По-моему, Симон Соловейчик пытался рецепты найти… В.К. Я очень давно его знаю, где-то ещё с шестидесятого года, по моему… Понимаете, если бы люди не только говорили, но и делали… Соловейчик, кстати, многое ведь и делал, ему надо отдать должное. Где-то, может быть, и ошибался, но что-то он успел сделать. А то ведь многие же просто говорят и находят какие-то рецепты и преподносят их обществу, а потом обижаются, что общество эти рецепты не использует. А если использует, то они не действуют. Ю.Н. У вас большинство героев не могут перешагнуть через определённый возраст — тот возраст, когда человек взрослеет, когда особо отчетливо начинает осознавать себя как человека, своё положение в окружающем мире, когда подросток особо остро нуждается в понимании. Таких героев у вас не так много: Егор Петров, в первую очередь. Сейчас Данька Рафалов появился, ну и отчасти ещё Сергей Каховский, Кирилл… В.К. Видите, не так уж и мало. Ю.Н. Но это не большинство героев… То есть с чем это связано, что вы меньше пишете о подростках и их проблемах, чем о детях более младшего возраста? В.К. Я не знаю, чем это объяснить. Наверно, тем, что у каждого автора есть свой круг героев, которые ему более интересны и близки, которых он больше знает и понимает. Кто-то же должен писать и о таких героях. Кстати говоря, большинство писателей для юношеско-подросткового возраста как раз пытается писать о старшеклассниках, видимо считая, что это даёт более широкое поле для писания — и переживания, и проблемы, и т. д. А мне казалось, что дети младшего, среднего возраста — это тоже целый мир, и у них тоже масса переживаний, и проблем, и вопросов, и ломка там тоже часто происходит. И первая ломка, говорят, происходит где-то в семилетнем возрасте. Но вот вы перечислили героев более старшего возраста — их ведь, согласитесь, тоже немало. Ю.Н. Это всё к вопросу о духовном одиночестве, оно как-то больше обостряется к этому возрасту, старшему. В.К. Ой, да по-всякому оно обостряется. Ю.Н. Кого из детских писателей — наших и зарубежных — вы можете выделить, какие их произведения? В.К. Я не знаю хорошо зарубежной детской литературы. То, что я читал, представляется мне достаточно прямолинейным и даже примитивным, может быть, потому, что у них образ жизни более благополучный. Я имею в виду те книги, которые я читал о школьниках, о реальной жизни. Всё там как-то разложено по полочкам. Больше всего я люблю, конечно, Астрид Линдгрен, и не за её забавность, сказочность сюжета, а за попытку как-то прорваться в детскую душу. Взять "Мио, мой Мио!" — там ведь тоже духовное одиночество. И "Братья Львиное Сердце". А из наших — всё-таки на голову стоящим выше остальных мне представляется Радий Погодин со своим «Ожиданием», с его последними вещами. Владимир Железников писал много и хорошо, но его последних вещей я не знаю. Ю.Н. Тут ещё вопрос такой общий: состояние дел в российской детской литературе? В.К. Хорошая была литература, детская советская литература. Несмотря на излишнюю пропаганду коммунистических идей, она всё-таки была очень психологична, очень богата проблемами, очень богата интересными героями. По своему литературному уровню, чисто профессиональному, она, мне кажется, была гораздо выше детских литератур других стран. Но у нас же как пойдут крушить-ломать… То храмы, то театры, то не знаю что… Так же и тут — начали бороться с социалистическими идеями, а покрушили и всё остальное. Где она сейчас, наша российская детская литература? Я не могу всерьёз воспринимать произведения… а, впрочем, не буду называть авторов, Бог с ними. Ю.Н. Выключить? (Имеется в виду магнитофон. — Прим. ред.) В.К. Нет, не надо выключать. Нет, но при всей остроумности, при всей, так сказать, силе иронии, вот эти вот «Задачники» Остера, например, ну извините, но… Это в каком-то случае хорошо, но нельзя же это ставить во главу угла литературы. И при всей моей любви к Крокодилу Гене и Чебурашке — нельзя же к этому сводить российскую детскую литературу. Ю.Н. Наверно, издают в основном такое, потому что для маленьких детей родители скорее купят такие книги. В.К. Ну, наверно. Сейчас же совершенно нет книг для среднего возраста… Ю.Н. Пока ребёнок маленький, о нём вроде бы заботятся, книжки ему покупают. А подрос… В.К. А потом пожалуйста — читайте Чейза. М.С. У меня часто спрашивают книжки для подростков. Мы вот закупили два ваших тома «Нижкниги» и говорим: вот единственное, что есть для подростков. (Максим работает в некой конторе, торгующей книгами. — Прим. ред.) В.К. Да и то, это всё-таки фантастика, там тоже своя специфика. Может быть, лучше было бы "Острова и капитаны"… Ю.Н. Вообще-то спорный вопрос, можно ли назвать фантастикой те вещи, что вы пишете. В.К. Ну в какой-то степени всё-таки фантастика. Ю.Н. Тут ещё по некоторым конкретным писателям… Есть такой сборник: в одной книге Брэдбери "Вино из одуванчиков", Ли "Убить пересмешника", Сэлинджер "Над пропастью в ржи". Как вы относитесь к этим произведениям? В.К. Знаете, "Убить пересмешника" я не смог прочитать до конца. Мне всё-таки кажется, что это достаточно дамская литература. Вам не кажется? И.Г. Мне кажется. М.С. И мне кажется. В.К. "Над пропастью во ржи"… Мне кажется, они объединены чисто по какому-то внешнему признаку. Хорошая книга, конечно. Кто спорит? Но всё-таки, так ли много общего с "Вином из одуванчиков"? А "Вино из одуванчиков" я перечитываю постоянно, вот на полке стоит рядом, в разных изданиях. Когда почему-либо пакостно на душе, берёшь… Ю.Н. То есть из этой книги ближе всего "Вино из одуванчиков"… В.К. Да, оно мне ближе, конечно. Оно ближе хотя бы потому, что я там во многом вспоминаю и вижу себя. Вплоть до этого городка… Казалось бы, что общего между моей Тюменью и городком мальчика Дугласа. Но у нас тоже был тёмный овраг, звучали страшные истории, были всякие загадки. Конечно, детство у меня было не таким благополучным и комфортабельным. Ю.Н. Тут ещё несколько писателей называются — Сергей Иванов, Анатолий Алексин, Лия Симонова. В.К. Ну, о Лие Симоновой мне трудно говорить, потому что я читал перечитывал… Это вы имеете в виду её «Лабиринт»? Я писал рецензию для издательства, в нескольких вариантах читал, помогал ей редактировать — ещё в застойные времена. И по правде говоря, мне казалось всегда, что в ней больше злости и надрыва, чем литературных достоинств. Больше декларированности. Что касается Алексина… Мне нравятся вещи Алексина, я ничего не могу сказать против таких вещей. Но не совсем согласен, что это детские вещи; это книги, написанные для взрослых о детстве. Сергей Иванов: есть хорошие вещи у него. Мне кажется, у Сергея Иванова только один недостаток — недостаточно динамичное построение сюжета. То есть у него интересны герои, психология, переживания, но где-то он, по моему, чересчур «повествователен». Ю.Н. Ещё трое осталось: Януш Корчак, Кассиль, Гайдар. В.К. Януш Корчак — это отдельная тема. Януш Корчак ни в коей степени не детский писатель. Что о нём говорить? О нём можно говорить, как о Макаренко; как о педагоге, психологе, социологе. Даже его "Король Матиуш", хотя её издают в детском плане, особенно первую часть, никакая это не детская вещь, это философская вещь, это в плане тех