Заметно похорошевшая Рита несколько секунд равнодушно смотрит на мертвую девчонку, затем перешагивает через нее и идет к стойке бара… К телу Веры подбегают сотрудники службы безопасности – оно еще бьется в судорогах эпилептического припадка. Скудные вспышки стробоскопа высвечивают белки закатившихся глаз, прозрачную струйку слюны, тянущуюся из уголка рта…
Последний великий писатель смотрит на пузырьки, поднимающиеся в его бокале. Они взрываются на поверхности волнами микроскопических цунами, отражающими огни дискотеки.
– Даня, а тебе не кажется, что алкоголизм – это отвратительно? – спрашивает его Рита, подходя к барной стойке. – Привет, Глеб! Симпатичный пиджак! Никитин вскакивает с места и предлагает девушке свой стул.
– Конечно, отвратительно, – соглашается Даня. – Но все остальное еще отвратительнее.
– Ты говоришь прямо как мой дядя… – Рита поднимает руку, подзывая бармена. – Но вообще-то я с вами согласна… Красное сухое. Да, вот это…
– А что там за шум? – спрашивает Глеб, пытаясь рассмотреть хоть что-то за спинами людей, столпившихся на танцполе.
– Ничего особенного, – Рита берет свой бокал. – У какой-то девчонки эпилепсия…
Писатель достает из нагрудного кармана рубашки солнцезащитные очки и надевает их, пряча глаза. Сквозь затемненные стекла все окружающее становится очень контрастным, отчетливо видны только главные линии, полутона отступают на второй план. Так сложно увидеть все сразу.
Рядом опускается остроносый ботинок из крокодиловой кожи. Это бармен залез с ногами на стойку, прибавляет громкость на телевизоре, который висит под потолком.
– Пульт сломался, – извиняется он перед посетителями.
На экране носятся люди с мячом: то ли футбол, то ли регби.
«Моня делает пас Хряпе. Хряпа – Гольденцвайгу… Опасный момент! Го-о-ол! Сборная России лидирует!»
– Да уж, ничего себе у России сборная! – возмущается Никитин. – Моня, Хряпа и Гольденцвайг…
– И еще негр, – добавляет Рита.
– Где негр?
– Вон, видишь, в углу, номер 22…
– Моня, Хряпа, Гольденцвайг и негр… – сокрушается Никитин.
– Ну и что? – пожимает плечами Рита. – Мне нот наплевать.
– Почему?
– Все это варварские игры. Обойти всех и забить гол в чужие ворота. Или убить мужчин-врагов и изнасиловать их женщин. Одно и то же. Мне это совсем не интересно… Кстати, Даня, я тут подумала, никакой ты не последний великий писатель!
– Почему это?
– Потому что настоящий последний великий писатель не должен в своей жизни написать ни одного слова, ни одной фразы, как бы ему этого ни хотелось! – говорит Рита. – Он должен все это видеть и все равно ничего не написать. Только тогда он станет пос…
– Ты можешь заткнуться?! – грубо обрывает ее Даня. – Можешь помолчать хотя бы…
– Минуту? – заканчивает за писателя Рита. – Даня, какой же ты все-таки сентиментальный…
– Черт, меня от вас всех уже тошнит!
– Правда? И от меня тошнит? – спрашивает Рита.
– От тебя в первую очередь! Пошли вы! Я – последний великий писатель, а вы все кто? – глаза Дани прикрыты затемненными стеклами, но по голосу чувствуется, что он плачет.
Рита делает глоток вина.
– Даня, знаешь, когда пьяные мужчины плачут, это не то что отвратительно, это вообще пиздец… – равнодушно говорит она.
Писатель поднимается со стула, берет свой блокнот и зло швыряет его в девушку:
– Ну, раз так: на, держи! Пишите, блядь, сами, раз вы лучше меня все знаете! Делайте что хотите!
– Ой, Дэн… – брезгливо морщится Никитин, – вот только не надо этих твоих игрушечных трагедий, тоже мне, Офелия какая выискалась…
Шатаясь из стороны в сторону, Даня бредет к выходу, натыкается на прозрачную стену и падает на пол. Очки отлетают в сторону, одно из затемненных стекол разбивается. Писатель поднимает их, вновь надевает. Сквозь разбитое стекло он видит, что за стойкой бара никого нет. Кто-то берет его за руку:
– Даня, с тобой все в порядке? Тебе помочь? Дима Мишенин склонился над писателем.
– Все хорошо! – отталкивает его тот. – Ничего не надо! Потом… Все потом…
Даня засовывает два пальца в рот, его рвет на мол. Что это? Второй язык? Нет, помидорчик… Юная спутница Димы с отвращением наблюдает эту сцену.
Мир вокруг писателя кружится сбитым вертолетом, стремительно падает вниз, шелестит погнутым винтом, из которого клубами валит черный дым. Даня спускается по лестнице, держась рукой за стену.
«Очень мне, блядь, повезло, такая фигня…» – шепчет он себе под нос. Что именно писатель имеет в виду, не знает даже он сам. Одну руку Даня облил шампанским, ему очень неприятно, что одна рука мокрая, а другая – нет. Ему кажется, что если намочить в туалете под краном и вторую ладонь, то все сразу встанет на свои места. Но это не помогает. Он опускает голову под струю холодной воды, льет ее на грудь. Мокрая ладонь со скрипом скользит по поверхности зеркала. Жарко. Нужно выйти на улицу – подышать свежим воздухом. И правда, что это за истерики? Стыдно даже. Надо больше спать, завязать с антидепрессантами.
– Ну, куда же вы? – кричит ему вслед гардеробщик. – И часу еще не побыли! Подождите… А костюм? Ваш костюм…
На улице писателя чуть отрезвляют холод и моросящий дождь. Шум машин: протекторы с трудом цепляются за мокрый асфальт, отбрасывая в сторону мелкие камешки. Так много звуков, так много всего… Ему всего уже слишком! Ему уже хватит! Так странно – он сбежал от Риты, от Тимы, от всей этой их истории, теперь он может пойти куда угодно, но его что-то держит: невидимый эластичный шнур, который натянулся до предела и тащит назад. Даня неловкими движениями стягивает с себя свитер, колючий воротник никак не хочет отпускать голову, но потом все же поддается. Жарко, очень жарко. Он садится на корточки, опирается голой спиной о шершавую стену: какая же она приятная, какая холодная. Как хорошо, когда прохладно. Поднимает глаза к небу: там переливается магнитными всполохами северное сияние. Или это просто свет «Аквариума» преломляется в низких облаках?..
Рита на ходу кидает блокнот в сумку, спускается по лестнице на второй этаж. Грохот видеоигр там почти заглушает музыку. Вокруг Тимы и Сиднея уже собрались зрители, среди которых Рита замечает профессора Быданова. Тот стоит в обнимку с двумя молоденькими студентками, держит в руке лазурный коктейль. Мятая рубашка профессора выбилась из брюк, за ней виден заткнутый за пояс пистолет.
– Так ему, парень! – возбужденно кричит он, – Так ему! Пыром! И с разворота еще!
Студентки с обожанием смотрят на своего кумира. Похоже, прошедшие сутки сильно повлияли на профессора. Быданов тоже замечает Риту, бросает своих спутниц и бежит к ней.
– Вы моя спасительница! – он падает на колени и целует ей ступни. – Какое там – муза! Муза! Блондинки ревностно оглядывают Риту, недовольно перешептываются. Профессор поднимается с пола, не забыв отряхнуть брюки:
– Это был триумф!!! Новое слово в философии!!! Маргарита, вы не поверите, на конференции мне аплодировали стоя! Академики, студенты, аспиранты – все! Даже французская делегация, я у них переводчика случайно застрелил, так что они не понимали ни черта, но все равно хлопали как проклятые. Вы представляете?
– Супер, – коротко бросает Рита. Берет профессора за галстук и отводит за угол, подальше от посторонних глаз.
– Куда вы… Ох… Они хотели меня избрать ректором. Досрочно! Но я отказался! Ну уж нет, сказал я им, дудки, – профессор хитро улыбнулся и помахал пальцем из стороны в сторону – Я должен открыть людям глаза, вот в чем моя задача. Как вы открыли мне! А не какие-то там административные дрязги.
– Класс, – кивнула Рита. – Мне нужен ствол. Обратно.