– Нет у меня времени распивать коньяк, докторша! – сказал он с неожиданной для него самого грубостью и враждебностью. – Так-то! Заберем твою виллу.
А Ирина спокойно промолвила:
– Я тебя позвала вовсе не из-за виллы.
– А для чего же?
– Хотела попросить об одной услуге.
Мичкин снова насупился.
– Мы боролись с фашизмом не для того, чтобы прислуживать буржуазии.
Ирина сухо и холодно рассмеялась.
– Чего ты хочешь? – спросил Мичкин.
– Ничего. Можешь уходить. Извини, что отняла у тебя время.
Но Мичкин не ушел. Он опустился в кресло, чувствуя себя униженным и подавленным. Он вспомнил, что однажды в зимнюю вьюгу эта женщина, наскоро переодевшись, ушла с новогоднего бала и поехала к его больному внучонку; а теперь он, Мичкин, когда она просит его помочь, отказывается. Однако Мичкин мужественно вышел из затруднения.
– Слушай, докторша! – сказал он, сжав тяжелые кулаки и по-бычьи наклонив голову. – Есть вещи, которые я не могу сделать. Мне не позволяет это партия, моя совесть, убитые товарищи… Я не могу спасти твою виллу от реквизиции… Но в чем-нибудь другом постараюсь тебе помочь, даже если потом на меня будут пальцем показывать… Попятно тебе? А теперь скажи, зачем позвала меня!
Ирина с удивлением посмотрела на пего и равнодушно подумала: «Это человек с характером».
– Я хочу поговорить по телефону со своим деверем, – сказала она, помолчав.
– Со своим деверем? – Мичкин недовольно поморщился, что его побеспокоили из-за таких пустяков. – Кто он такой, твой деверь?
– А ты разве не знаешь? – несколько свысока спросила Ирина. – Он из ваших – Павел Морев.
Мичкин смотрел на нее, ошеломленный.
– Значит, Борис Морев…
– Да, Борис Морев и Павел Морев – братья, – поспешно сказала она.
Мичкин долго цокал языком, потом стал припоминать подробности тон ночи, когда он поджидал Павла возле виллы, и, наконец, спросил:
– Почему ты сама ему не позвонишь?
– Потому что не знаю, где он.
– В военном министерстве, конечно… Где же еще ему быть? Теперь налей-ка коньяку!
Мичкин принялся настойчиво осаждать телефонные коммутаторы, не без удовольствия перечисляя свои партийные заслуги, и ему наконец удалось проникнуть по проводам в кабинет товарища Морева. Он тотчас же передал трубку Ирине. Откуда-то издалека до нее донесся сухой голос человека, оторванного от дела.
– С вамп говорит ваша невестка! – сказала Ирина.
– Да?
– Вы, вероятно, помните меня… Мы раз виделись…
– Да! – Голос невежливо оборвал ее на полуслове. – Чего вы хотите?
Ирина стала объяснять, что ее шофер куда-то пропал, а достать билет на автобус почти невозможно.
– Вы откуда звоните?
– Боже мой, конечно, из Чамкории…
– Завтра я пришлю за вами свою машину.
Она услышала, как на другом конце провода положили трубку, и остолбенела от неожиданности. Губы ее дрожали or гнева.
– Что? – спросил Мичкин. – Разъединили?
– Нет, – ответила она. – Похоже, что он очень занят. Мичкин допил коньяк и озабоченно заметил:
– Сейчас кипит борьба против четвертого постановления Совета Министров.
– Что это за постановление? – спросила Ирина рассеянно.
– Чтобы мы никого не привлекали к ответственности за своих убитых товарищей, – ответил Мичкин.
На следующий день к вилле подкатил мощный штабной автомобиль с красным флажком на переднем крыле. Из машины вышли солдат-шофер и рослый унтер-офицер с партизанским значком. Они с неприязнью оглядели виллу и позвонили у парадного подъезда. Ирина пригласила их закусить на дорогу, но они отказались, говоря, что у них нет времени. Товарищ Морев приказал им вернуться немедленно, потому что машина нужна ему самому. «Поеду, как арестованная, – подумала Ирина. – По все же лучше, чем трястись в автобусе». Она еще больше разозлилась на Павла.
Женщины сели в машину. Служанка поставила между колен чемоданчик с драгоценностями. В это время мимо них проходил торопившийся куда-то Мичкин, и Ирина поздоровалась с ним за руку. Он сказал, что вилла будет занята на следующий день. Ирина об этом но жалела: она Никогда не считала виллу своей, ей всегда казалось, что в доме живет печальный призрак Марии. Как только автомобиль отъехал, Мичкин поставил у подъезда милицейский пост.
Дул пронизывающий осенний ветер. По склонам гор клубились туманы. Холодно и мрачно было вокруг. 13ремя от времени, когда ветер стихал, принимался моросить мелкий дождь. Укутавшись в каракулевое манто, Ирина попыталась завязать разговор с унтер-офицером, который, судя по всему, был из охраны Павла, и предложила ему душистые экспортные сигареты. Тот равнодушно взглянул па них и, вынув пачку дешевых сигарет, сказал сухо:
– Я курю крепкие.
Это был суровый, молчаливый мужчина с татуированными руками, вероятно, ему пришлось немало побродить по свету в поисках работы. Среди фигурок татуировки попадались и надписи. Ирине удалось прочесть одну из них: «Bahia, 1934». Она подумала: «Романтика бродячих бунтарей… Наверное, Павел внушил этому типу коммунистические идеи где-нибудь в Южной Америке». Ирина попробовала узнать у него о Павле, но безуспешно. Унтер-офицер отделывался односложными ответами. Наконец она потеряла терпение и сказала:
– Я невестка товарища Морева… Укрывала его в своей вилле.
Он ответил с непроницаемым равнодушием:
– Знаю.
Она обиженно умолкла и уже не заговаривала с ним. Автомобиль спустился на равнину. Мимо них по грязному шоссе мчались военные машины с американскими, английскими и советскими флажками. Над побуревшим жнивьем с тоскливым карканьем кружили стаи ворон. Ирина курила сигарету за сигаретой, а служанка дремала, судорожно сжимая чемоданчик с драгоценностями.
В Софии машина ненадолго задержалась у Орлова моста. Русская девушка в сапожках, военной форме и пилотке регулировала движение на перекрестке. По бульвару Евлогия Георгиева, сотрясая мостовую, с грохотом проходила колонна советских танков. Никогда еще Ирине не приходилось видеть такие тяжелые и огромные машины. Броня у них была расписана тигровыми полосами камуфляжа, а из стальных башен торчали орудийные стволы и высовывались забрызганные грязью и маслом танкисты. Весной сорок первого года по этим улицам проходили немецкие танки, а бездельники и гулящие девки бросали им цветы. Сейчас стояла осень, моросил дождь, танки теперь шли советские, и рабочие приветствовали их поднятыми кулаками. Колесо истории беспощадно повернулось на сто восемьдесят градусов и раздавило мир «Никотианы» и Германского папиросного концерна. Ирина вдруг вспомнила поручика танковых войск Ценкера и покраснела от стыда.
Танковая колоши прошла, а советская девушка дала знак скопившимся у моста машинам. Проезжая мимо, Ирина хорошо рассмотрела регулировщицу. Это была стройная, русая, загорелая девушка со вздернутым носом и лукавыми глазами. Девушка тоже посмотрела вслед сидевшей в автомобиле красивой женщине, и на ее лице отразилось любопытство, как будто мимо нее провезли интересного зверя. Она знала понаслышке, что где-то на Западе есть женщины, которые совсем не работают и только и делают, что заботятся о своей красоте.
Ирина опустила голову, чтобы не видеть изрытой бомбами мостовой, изломанных деревьев, обгорелых, закопченных домов с зияющими, как глазницы черепа, окнами. Темнело. По тротуарам сновали люди с рюкзаками за спиной. Лишь кое-где тускло горели электрические лампочки. София была разбита, разрушена, сожжена. Никогда еще она не выглядела такой жалкой и печальной. Автомобиль проезжал по улице, которая временами казалась Ирине знакомой. Но часто на том месте, где стоял сохранившийся в ее памяти дом, оказывалась груда перекрученного железа и бетонных глыб.