Борис посмотрел на часы и сухо проговорил:
– Еду к Торосяну.
Он сел в автомобиль и закурил сигарету, но тут же погасил ее.
Он много курил, не ходил пешком и вел очень неподвижную и нездоровую жизнь. И легкие его, казалось, ничто не могло очистить от табачной смолы и пыли, которые скопились в них за первый год работы в «Никотиане». Вспомнив обо всем этом, он приказал шоферу остановиться, вылез из машины и пошел пешком.
Снег, выпавший несколько дней назад, уже растаял, и в этот тихий декабрьский день по склонам Витоши ползли туманы. Железно-серое небо отражалось в мостовой мутным белесоватым светом. Из Докторского сада тянуло запахом гниющих листьев. Какой-то гвардейский поручик с отчаянным усердием скакал галопом по кругу в аллее Царского манежа и время от времени покрикивал на своего коня.
Борис с тревогой и досадой думал о Кршиванеке.
Жилище у Торосяна было всегда под стать его успехам в торговле. Когда армянин разорялся, он снимал дешевую квартиру, а когда наживался – снова жил как князь. Он обладал удивительной способностью терять свое богатство в течение нескольких месяцев, а потом приобретать его еще быстрее. Щедрость Торосяна создавала ему политические связи, а богатое восточное воображение постоянно побуждало его лгать и хвастаться, так что обычно никто не мог догадаться, готовит ли он какой-то удар или бездействует.
Сейчас в руках у Торосяна опять сосредоточилось завидное богатство, которое он приобрел благодаря связям с американскими фирмами и французским торговым представительством. Дом у него был роскошный, и только маленький дворец мота Барутчиева превосходил его своим блеском.
По-прежнему озабоченный мыслью о Кршиванеке, Борис вошел в старомодный, но очень изысканный салон. Торосян купил дом у наследников умершего банкира. В креслах около маленького передвижного бара сидело человек десять; Борис их отлично знал.
Торосян выбежал ему навстречу и, словно нетерпеливо ожидавшая его одалиска, протянул обе руки. Это был хилый, низенький, подвижной человечек с русыми усиками и хитрым лицом. Он напоминал кокетливую лисичку.
– Ну же, мы ждем тебя… – сказал Торосян, с такой горячностью сжимая руки гостю, словно готов был его расцеловать.
Борис посмотрел на часы. Разговор с Костовым задержал его.
– Надо было начинать без меня, – небрежно бросил он.
– Что ты!.. – Торосян немедленно преподнес ему одну из своих льстивых фраз. – Неужели мы можем что-нибудь решить без тебя!
«Будет тебе болтать», – с досадой подумал Борис. Он подозревал, что армянин созвал совещание, чтобы прощупать почву для общего фронта против Германского папиросного концерна. Правда, Торосян продавал концерну через Коэна свои низкокачественные партии табака, но это никак не могло бы восполнить потерю американского и французского рынков, если бы немцы монополизировали торговлю с Болгарией.
Борис обменялся рукопожатием с остальными гостями и сел в кресло. Почти все пожимали ему руку с лицемерной любезностью. Они напоминали волков, готовых пожрать друг друга, но порой случалось, что их объединяли общие интересы, и тогда они действовали заодно. Обычно это происходило тогда, когда им нужно было нанести удар по кооперативам, узаконить какой-нибудь обман государства, посильнее нажать на производителей или общими усилиями подавить большую стачку. Тогда каждый начинал дергать ниточки в своем кукольном театре. Но сейчас не было подобного повода для единых действий, поэтому Борис с уверенностью заключил, что Торосяна волнует нечто, задевающее только его собственную шкуру.
Кокетливая лисичка подбежала к бару и любезно осведомилась:
– Ты что предпочитаешь, Морев?… Коньяк, анисовку или сливовую на сорока травках?
– Сливовую на травках, – ответил Борис – И разговоры без прибауток, чтобы кончить поскорее.
Сидящий возле него Коэн громко засмеялся. Несмотря на угрожающие евреям беды, он не терял хорошего настроения. Главное – быть предусмотрительным. Коэн уже начал окольными путями перебрасывать свои капиталы за границу, и дело шло успешно.
Торосян наполнил рюмку. Борис подошел к бару, чтобы ее взять, – слуги не должны были слышать того, что говорилось на подобных совещаниях, и миллионеры обслуживали себя сами. Когда Борис вернулся на свое место, Коэн все еще смеялся. Это был приятный на вид человек, белокурый, с красным лицом и голубыми глазами. На его плешивом темени еще оставалось несколько тщательно зачесанных прядей.
– Приготовься слушать армянские анекдоты насчет Германского папиросного концерна, – сказал Коэн.
– Я не собираюсь слушать их без конца.
– И я тоже. Я должен уйти в час.
– Но тебе эти анекдоты могут показаться интересными, – заметил Борис.
– Только забавными! – рассмеялся Коэн. – Торосян просто скажет, что Германский папиросный концерн приготовил для всех виселицы, и предложит вам покончить самоубийством… Но это неинтересно. Смешно то, что он заранее уверен в провале своего маневра.
– Тогда зачем отнимать у нас время?
– Чтобы попрыскаться одеколоном, прежде чем принять французское подданство!.. Его попытка защитить интересы Франции перед десятком собравшихся здесь дураков будет известна на Кэ д'Орсэ,[29] а Кэ д'Орсэ нажмет на директоров Compagnie Générale des tabacs,[30] требуя, чтобы они закупали восточные табаки в Греции и Турции через Торосяна… Ясно тебе, а?… Он уже открыл филиалы своей фирмы в Кавалле и Стамбуле.
– Чтоб его черт побрал! – сердито проговорил Борис.
– Я же тебе говорил, что он смешон.
– Я сейчас же ухожу.
– Подожди. Мы с тобой еще посмеемся.
– Над кем?
– Над нашими чурбанами. Еще немного – и они будут с пеной у рта защищать немцев… Теперь все стали патриотами… Гитлер, видите ли, обещает Болгарии Эгейское побережье, Македонию, проливы, Стамбул и даже колонии!
Коэн вдруг рассмеялся.
– Почему?… Разве это невозможно? – сухо спросил Борис.
Еврей удивленно посмотрел на него.
– Ты умный человек, Морев, – сказал он. – Я тебе благодарен за услуги, оказанные мне твоими людьми, и от всего сердца желаю тебе занять мое место по поставкам Германскому папиросному концерну… Но разреши мне сказать тебе, что Болгария идет к гибели.
Они умолкли, молчали и все остальные, звучал только голос Торосяна. Армянин рассказывал гостям, как ему удалось раздобыть сливовую на сорока травках.
– Может быть, ты рассуждаешь субъективно, – проговорил Борис.
– Да, может быть, – согласился Коэн. – А что, Барутчиев приходил к тебе? – неожиданно спросил он.
– Да, сегодня утром.
– Ну?… И как?
– Договорились, но я не знаю, насколько он искренен.
– Нажимай на него беспощадно, – сказал Коэн. – Он в твоих руках.
Борис отпил сливовой на сорока травках. Она показалась ему противной.
– Я боюсь Кршиванека, – сказал он.
– Кршиванек – обыкновенный мошенник из австрийского торгового представительства, – небрежно уронил Коэн. – И немцы рано или поздно это узнают. Но он может стать очень опасным, если вы упустите Лихтенфельда и Прайбиша.
– Лихтенфельд уже упущен, – хмуро сказал Борис.
– Вот как? – В голосе торговца прозвучало сочувствие. – Как же это случилось?
– Я думаю, что Зара заполучила его для Кршиванека.
– Но Зара, насколько мне известно, крутится в немецком посольстве и собирает сведения для вас?
– Она любовница Кршиванека, – сухо объяснил Борис. – Я узнал это вчера.
Борис и Коэн, сидевшие поодаль, перешептывались так долго, что это привлекло внимание всех, а особенно Торосяна.
– Против кого заговор? – с любопытством спросил он.
– Против твоего коньяка, – громко ответил Коэн. – Сливовую в рот нельзя взять.
– Тогда я подкачу к вам бар.
Мучаясь от любопытства, но безобидно посмеиваясь, Торосян подкатил к ним бар.
– Ну, начнем? – спросил он.
– Хватит тебе болтать, начинай наконец!.. – сказал кто-то.
Коэн поудобней уселся в кресле с видом человека, который приготовился смотреть спектакль, а Борис обвел взглядом лица присутствующих. Почти все они были грубы и бесчувственны. Два или три из них выражали такую тупость и ограниченность, что Борис ощутил вдруг необъяснимую ненависть к этим людям и спросил себя, что же все-таки помогло им выдвинуться. Но он вскоре утешился мыслью, что все это обыкновенные неучи, которые нажились случайно и быстро пойдут ко дну во время грядущего кризиса. Только лица Коэна и Барутчиева-старшего говорили о культуре и незаурядном уме. Торосян походил на ярмарочного плута, а лица всех других предательски выдавали свойственные их обладателям неспособность к комбинативному мышлению и склонность к грубым мошенничествам.
29
Кэ д'Орсэ – набережная в Париже, на которой находится здание французского министерства иностранных дел.