– Тетя Лила! – тревожно зашептал соседский парнишка. – Облава! Весь квартал оцепили!.. – И сейчас же побежал дальше – предупреждать других.
Лила закрыла окно и взглянула на Варвару. Та слышала, что сказал мальчик, и быстро застегивала пальто.
– Река глубокая? – вдруг спросила она.
– Что?… Уж не собираетесь ли вы вброд? И Лила, содрогаясь, посмотрела на Варвару.
– Ничего я не собираюсь! – сердито крикнула Варвара. – Я вас спрашиваю, глубокая река или нет.
– Глубокая, но у тополей есть брод.
Варвара уже кинулась к двери. Выбежав из дома, она исчезла в снежной ночи, словно лесной зверь, которого травят охотники.
Лила немного постояла во дворе.
Вскоре она услышала с детства знакомый шум – рычанье грузовиков, топот сапог, невнятный гомон голосов, угрожающих, ругающихся, протестующих, и ее охватила дрожь. Не обращая внимания на холод, Лила слушала затаив дыхание. В этой части усталого и рано засыпающего рабочего квартала тишина была полная, но где-то на его краях, на улицах, ведущих к центру города, к вокзалу или софийскому шоссе, шум возрастал. Соседи, очевидно, тоже услыхали его – темные окна рабочих жилищ вспыхивали одно за другим. Распахивались двери, по улицам сновали наскоро одевшиеся мужчины и женщины. Те, что уже проснулись, спешили предупредить спящих – рабочий квартал зашевелился, готовясь к отпору.
Лила вернулась в комнату, вытащила из соломенных тюфяков десяток книг, отпечатанных на тонкой рисовой бумаге без заглавий на обложках, завернула их, связала и спрятала в угольную кучу под навесом во дворе. Все это она проделала со стесненным сердцем, но быстро и хладнокровно, без паники. Потом, не заперев двери, села к печке и принялась вязать. Для нее было ясно одно: настало первое в ее жизни тяжкое испытание. Все сильней пробирала ее дрожь ледяного ужаса. Она ощущала его, как нечто материальное – в груди, в руках и ногах. И то был не страх смерти; пугало нечто другое, еще более страшное – холодный оцементированный подвал без окон в участке околийского управления и громадные, хищные, костлявые руки агента с одутловатым лицом.
Между тем кольцо полицейских сжималось, и шум на улице нарастал. Первым из соседей возмутился депутат Народного собрания от рабочих Блаже.
– Как вам не стыдно, господин инспектор! – крикнул он. – Терроризируете граждан ночью!..
– Замолчать! – послышался голос полицейского инспектора.
– Не замолчу!.. Я депутат Народного собрания и буду протестовать против вашего самоуправства.
– Завтра мы эту вывеску с тебя сорвем!
– Попробуйте!.. Есть общественное мнение, есть парламент!
– Кто это орет? – спросил рассерженный инспектор.
– Пустой человек, господин инспектор!.. Неужто не знаете? – ответил полицейский, – Не обращайте на него внимания.
– Подумаешь, депутат! – угрожающе буркнул инспектор. – И на таких управа найдется.
Но Блаже услыхал угрозу и, пользуясь своей депутатской неприкосновенностью, закричал еще громче:
– Инспектор!.. Этими словами вы компрометируете полицию в глазах гражданского населения! С вас надо снять погоны!.. Позор!.. Я завтра же потребую вашего увольнения!
Лила слушала перебранку, продолжая вязать и одобрительно кивая после каждой удачной реплики Блаже. Партия не разрешала ему участвовать в нелегальной работе, но при удобном случае старалась использовать его ораторский талант. Его не раз привлекали к суду за публичное оскорбление власти, но смелость и остроумие помогали ему избегать кары. Находились еще судьи, которые выносили оправдательные приговоры по мелким политическим делам, тем самым кое-как поддерживая достоинство Фемиды. Сейчас в поведении Блаже была какая-то бодрая, обнадеживающая смелость, и ото вернуло «Пиле хладнокровие. Ее дыхание стало ровнее, сердцебиение прекратилось, руки перестали дрожать. Ей уже начинало казаться, что положение хоть и опасно, по не безнадежно. Может быть, Варвара сумеет вырваться из кольца!.. А если даже ее поймают, провала, может быть, все-таки не произойдет!..
Пока она об этом думала, кто-то пинком распахнул дверь. В комнату ввалилось трое полицейских. За ними шел толстый полицейский агент в штатском – руку он держал в кармане, видимо сжимая пистолет; последним вошел худощавый русый инспектор, молодой человек с юридическим образованием.
– Кто тут живет? – спросил один из вошедших.
– Шишко, – ответил агент в штатском.
Полицейские окинули взглядом маленькую убогую комнатушку, спрятаться в которой было невозможно. Тем не менее один полицейский нагнулся и заглянул под кровати, потом открыл сундук и покопался в сложенной там одежде, проверяя, не спрятался ли кто под ней. Это было глупо, и Лила засмеялась.
– Чего смеешься? – строго спросил агент в штатском.
– Весело, вот и смеюсь, – ответила она.
– Оно и видно, – промолвил инспектор. – Другие встречают нас бранью, а ты – улыбкой.
– А вы все недовольны, инспектор! – Лила спокойно подняла глаза от вязанья. – Трудненько на вас угодить.
– Девушка ты хорошенькая, а в голове у тебя не все ладно, – поучительным тоном заметил толстый агент.
– Как это?
Лила с невозмутимым видом продолжала вязать.
– А так, что рабочих с толку сбиваешь… Кабы не это, твой отец давно бы мастером был, десять тысяч в месяц получал бы и не жили бы вы в этом хлеву.
– Давай удостоверение личности! – грубо потребовал один из полицейских.
– Не надо!.. Мы ее знаем, – махнул рукой инспектор. В комнату вошел еще один полицейский.
– Во дворе и в сарае никого нет, – доложил он.
– Ладно! Продолжайте в направлении к реке! – приказал инспектор.
Он закурил сигарету и сделал легкий насмешливый поклон:
– До свидания, Лила!
– До свидания, инспектор! – Лила опять улыбнулась. – В устах полицейского «до свидания» звучит не очень приятно!.. Как мне вас понимать? Вы это из вежливости или угрожаете?
Инспектор, уже направлявшийся к двери, обернулся и ответил с улыбкой:
– Конечно, из вежливости… У тебя неправильное представление о полиции.
– Простите, но в этом вы сами виноваты.
– Общими усилиями исправим ошибку.
Он захохотал громко и снисходительно. Но, выйдя на крыльцо, шепнул на ухо агенту:
– Видал, какая лисица?… Самая умная и самая опасная из всех! Скажи Длинному, чтобы он с нее глаз не спускал.
Если человек происходит из бедной чиновничьей семьи, но не лишен способностей и получил высшее образование, выдвинуться он может, только женившись на богатой. Отлично это понимая, полицейский инспектор аккуратно посещал чаепития с танцами, которые офицеры местного гарнизона каждую субботу устраивали в военном клубе. У него были виды, хоть и очень шаткие, на дочь первого здешнего адвоката, подругу Марии по стамбульскому колледжу, считавшуюся самой завидной невестой в городе. И хотя все знали, что воспитанница аристократического колледжа никогда не пойдет за полицейского, кое-какие признаки позволяли инспектору надеяться.
Как-то раз, в субботу – это было спустя несколько дней после облавы в рабочем квартале, – инспектор, выйдя из дому днем, по дороге в военный клуб зашел в околийское управление. Он был в парадной форме, которую всегда надевал, отправляясь на офицерские чаепития, – темно-синем кителе с маленькими серебряными погонами, в брюках навыпуск, при коротенькой изящной шпаге – символе подтянутой, культурной полиции. Только что помывшись, он благоухал одеколоном. Настроение у него было прекрасное. Компания, с которой дружила дочь первого адвоката, собиралась после чая ехать на санях в охотничий домик, где подавали красное вино и отбивные котлеты; а потом предстояло приятное волнение игры в покер на одной холостяцкой квартире.
Инспектор вошел в участок. В коридоре, освещенном слабой электрической лампочкой, противно пахло потом, ваксой и карболкой, которой дезинфицировали арестантскую.
– Позови Длинного! – приказал инспектор полицейскому.
Он прошел в кабинет, не снимая шинели и перчаток, и сел за письменный стол, напевая мотив модного танго. Воображение понесло его с дочерью адвоката в плавном ритме танца. Она была мягкая, полненькая и позволяла прижимать ее к себе – один из признаков, на которых основывались его надежды.