Пение вдруг замерло, и поднялся шум – людские крики и визг смешались с топотом конских копыт.
Весь остаток дня Ирина читала дома, а к вечеру пошла в библиотеку посмотреть главу о грыжах в многотомном немецком учебнике хирургии. Из библиотеки она вышла перед ужином. На улицы спускались сумерки ненастного вечера. Мокрая мостовая отражала слабый свет фонарей, окутанных туманом, с юга дул теплый влажный ветерок.
Ирина направилась было к ресторану, но, когда она пересекала Московскую улицу, ее неожиданно облил свет фар машины, идущей с площади Александра. Машина резко затормозила и остановилась. Ослепленная светом, Ирина поспешила добраться до тротуара и с досадой оглянулась на автомобиль. Из него выскочил мужчина и быстрыми шагами двинулся к ней. Ирина подумала, что это шофер, который хочет ее обругать за то, что ему пришлось так резко тормозить. Мужчина был в макинтоше, но^ без шляпы. Ближний фонарь осветил половину его лица. И тогда Ирина узнала его.
– Борис! – прошептала она, и ее охватило горькое, невыразимое волнение.
– Поедем куда-нибудь поужинаем, – сказал он просто. Впервые Ирина и в его голосе услышала волнение. Она почувствовала себя совершенно беспомощной.
– Куда?… – спросила она, внезапно ослабев.
– Все равно, – ответил он. – Можно и ко мне. Ирина посмотрела на него удивленно.
– Ты с ума сошел!.. А Мария?
– Марии уже нет.
Борис улыбнулся холодно и печально. Ирина не поняла его слов. Этот знакомый голос, эти темные глаза парализовали ее мысль, покорили ее волю, околдовали все ее существо, как и в тот октябрьский полдень четыре года назад, когда она впервые увидела Бориса. Какая-то сила снова толкала ее к мучительным и сладостным переживаниям прошлого. Она пыталась овладеть собой, но не могла.
– Садись в машину, – сказал он.
– Ты должен был хотя бы предупредить меня! – прошептала она. – Это жестоко… Нужно было дать мне время подумать.
– Я увидел тебя случайно.
– Не в этом дело… Но как можешь ты так поступать?… Это ужасно.
– Так. Значит, мне убираться прочь?
– Прошу тебя!.. – пролепетала она в отчаянии. Он засмеялся тихо и хмуро, словно про себя.
– Я тебя не оставлю, – сказал он. – Садись в машину.
– Я сяду, но не торопи!.. Дай мне прийти в себя… Боишься, как бы тебя не увидели?
– Нет. Это не имеет значения. Ирина села в машину рядом с ним.
– Куда мы едем? – спросила она.
– В «Унион».
– Лучше в тот ресторан, где я ужинаю обычно… На углу Кракра и Царя Освободителя.
– Хорошо.
У министерства иностранных дел Борис сделал крутой поворот, чтобы не столкнуться с грузовиком, и не обратил ни малейшего внимания на полицейского, который свистком приказывал ему остановиться.
– Смотри не попади в аварию, – предостерегла его Ирина. – Завтра газеты будут писать, что я ехала в твоей машине.
– Разве это кого-нибудь огорчит? Он хмуро взглянул на нее.
– Да, моего отца!.. – ответила она. Потом добавила: – Ты потерял последнее, что осталось от прошлого: уверенность в моей любви.
Она испытывала смешанное чувство грусти, страха и счастья. В ресторане нервы ее немного успокоились. Он был все тот же!.. Говорил тепло, почти нежно, но его темные мрачные глаза напряженно следили за выражением ее лица. Может быть, он пытался угадать, на что она решится, может быть, уже угадал, но в них таилась все та же ужасная расчетливость, что и прежде. Он снова был перед нею – холодный, непроницаемый, уверенный в себе, как и в тот осенний день, когда они встретились впервые. С тех пор ничего не изменилось в их отношении друг к другу. Они только начинали все сызнова, и даже начинали так же, как тогда. В этот вечер он, наверное, проводит ее домой, не прикоснувшись к ней, чтобы с тем большей уверенностью достичь желаемого на другой день. Удивительная у него способность, не понимая людей, пользоваться ими в своих целях!
Ирина взглянула на его строгое молодое лицо. Оно не было ни вялым, ни излишне полным, оно не носило отпечатка беспутной жизни и пресыщенности. Деньги еще не испортили его. И тогда Ирина осознала то, что почувствовала еще в тот памятный осенний день: этот человек еще не был ни подлым, ни алчным, ни развратным в обычном смысле слова – просто его ожесточила бедность и она же толкнула его на золотую стезю «Никотианы». Теперь он обратил свой взгляд назад. Значит, ему чего-то не хватало. Может быть, тех вечеров у часовни. Наверное, он хотел достичь какого-то душевного равновесия, которое для него вообще недостижимо. Он владел искусством добиваться всего, чего хочет, но после успеха достигнутое оказывалось для него недостаточным. Стремление действовать и чудовищная машина «Никотианы» оторвали его от настоящей жизни. Филистеру нужно богатство, и только; по Бориса все еще нельзя было назвать филистером, несмотря на его ограниченную и сухую расчетливость. В сущности, это был измученный, несчастный человек. Какая ненасытность, какая тревога, какое напряжение в этих темных ледяных глазах!.. Он погибнет. Золотая табачная лихорадка обрекает его на гибель. И только она, Ирина, которая любит и знает его, видит эту грядущую гибель.
– Почему ты на меня так смотришь? – насмешливо спросил он.
– Потому что ты играешь людьми и думаешь, что можешь перехитрить самого себя… – ответила она. – Ты не сознаешь, что происходит в этот вечер с нами. Ты не видишь, что возвращаешься ко мне, потому что не можешь идти своей дорогой один… Не любовь, а чувство одиночества и страх снова толкают тебя ко мне. И может быть, ты уверен, что у меня нет сил тебе противиться.
– Нет, не уверен, – сказал он.
– Опять играешь комедию!
– А ты сама себя оскорбляешь. Я вовсе не собираюсь сделать тебя своей любовницей.
– Лжешь! Сейчас ты, как и я, понимаешь, что мы можем быть только любовниками.
Он не ответил и посмотрел на нее с угрюмой нежностыо.
– Как твои дела? – спросила она, когда они поужинали.
__ Очень хорошо, – равнодушно ответил он.
– Начал работать с немцами?
– Да, и по-крупному.
– И много на этом заработаешь?
– Да, больше прежнего.
– А что ты будешь делать с такими деньгами?
– Превращу «Никотиану» в концерн. Открою филиалы за границей… Но у тебя совершенно ошибочное представление о деньгах. Деньги – ничто. Только дураки сидят на деньгах. Гораздо важнее власть и могущество, которое они тебе дают. Впрочем, ты это еще оценишь.
Ирина поморщилась.
– Какое мне дело до твоих денег? – сухо проговорила она.
– Не спеши!.. Не заставляй меня говорить то, чего я еще как следует не обдумал.
– Прошу тебя вообще не думать об этом. Я ни в какой форме не могу делить с тобой твои торговые успехи.
– Это я прекрасно знаю.
– Тогда не включай меня в свои планы. А куда ты хочешь везти меня сейчас?
– К себе.
– О, вот как!.. Может быть, тебе еще взбредет в голову представить меня Марии?
– Это я как раз и собираюсь сделать.
Она грустно посмотрела на него. Он шутит, это ясно!.. Однако жизнь его с Марией, должно быть, стала нестерпимой, если он так поступает. Может быть, жена больше не в силах выносить его эгоизм, холодность, тиранию. Она не сумела удержать мужа, ибо купила его «Никотианой», и теперь он, как всякий купленный человек, принадлежит ей только физически.
Когда они вышли из ресторана, тучи рассеялись и на темном небе мерцали яркие весенние звезды. Пока они ехали в машине, в голове Ирины проносились несвязные, сладостно-горькие мысли. Весь ее мир – спокойный, ровный и немного печальный мир, в котором она жила последние три года, – рухнул в одно мгновение. В тот озаренный осенним солнцем день сбора винограда она также полюбила Бориса мгновенно. И наверное, в жизни ее будет еще немало мгновенных перемен. Слабые, неуловимые, ежедневные ее устремления к Борису за эти годы накоплялись, как вода в запруде, и теперь хлынули в порыве бешеной, разрушительной чувственности, которая сметает все. Ирина поняла, что пустота целомудренных часов, проведенных в библиотеке, грустное спокойствие дома и высокомерная гордость на людях подготовили этот вечер полного отрицания морали, которой она жила до сих пор. Ее охватило предчувствие новой, бьющей ключом жизни, исполненной неизвестности, но насыщенной волнением. Ее мечта проявить себя в науке показалась ей глупой, а среда, в которой она жила, – нестерпимо скучной. Настоящую, истинную жизнь мог ей дать только Борис.