Пришли теплые дни мая, и состоялись новые собрания – с разрешения полиции, предварительно проверившей ораторов и показавшей себя строгой, но доброжелательной. После долгих споров на этих собраниях выбрали новую делегацию, в которую вошла только треть прежнего состава комитета, и она уехала в Софию. Часть рабочих ясно сознавала, что уплывают драгоценные дни ферментации табака, когда прекращение работы, особенно ферментаторами, связано с серьезным риском для хозяев, и они поэтому могут пойти на некоторые уступки.
Делегаты прождали еще три дня, пока господин генеральный директор «Никотианы» не вернулся из Чамкории, где отдыхал. А когда он вернулся, рабочие столкнулись с новой неожиданностью.
Встреча состоялась в Главной инспекции труда. Шестеро делегатов – в их число удалось попасть и Блаже – расселись вокруг стола, несколько смутившись, но вместе с тем польщенные вежливостью главного инспектора. Они были в опрятных старых костюмах, пропитанных табачным запахом складов, но вычищенных и заботливо выглаженных женами. Некоторые даже повязали дешевые галстуки – первый признак, по мнению трудового инспектора, того, что делегаты и впрямь настроены умеренно. Господин генеральный директор «Никотианы» предъявил свои полномочия, полученные от табачных фирм, и, взяв слово, стал говорить ледяным, сухим голосом, неприятно удивив этим социал-демократов и нарушив доверчивое воодушевление, с которым они явились на прием.
Он начал с тонги. Вопрос о ней был, но его мнению, вопросом национального значения. Ликвидация тонги немыслима. Не будет тонги – не будет ни покупателей, ни торговли, ни обработки, ни производства табака. Вот почему вопрос о тонге вообще не должен ставиться.
Главный инспектор труда рисовал авторучкой парусную лодку на странице блокнота и одобрительно кивал. Это был красивый молодой человек, получивший юридическое образование в Германии. Лицо у него было румяное, цветущее, волосы черные, мягкие, как шелк. Он надеялся получить звание областного чемпиона но теннису, а также пост торгового советника в посольстве. Делегаты социал-демократы, широко раскрыв удивленные глаза, следили за его одобрительными кивками. Ведь местные инспектора труда дали им попять, что вопрос о тонге разрешится благополучно.
– А рабочие, которые останутся без работы? – внезапно спросил Блаже.
– О них позаботятся государственные учреждения, – равнодушно ответил генеральный директор. – Фирмы ото не интересует.
– Но чем же им помогло государство до сих пор? – возразил Блаже.
В его глазах вспыхнули саркастические огоньки, а голос зазвучал вызывающе. Все сразу поняли, что он заранее уверен в неудачном исходе переговоров.
– Как чем? – сердито огрызнулся главный инспектор труда.
Молодость его вначале вызывала у рабочих доверие, но тут им стало ясно, каким путем он поднялся до столь высокого поста. Несмотря на свою утонченную, почти женственную внешность, этот молодой человек был прожженный негодяй. Он многозначительно посмотрел на дерзкого делегата и попросил господина генерального директора продолжать.
Господин генеральный директор быстро перешел к другому требованию рабочих – о праве свободно создавать свои организации. Это требование также не интересовало фирмы, и он ограничился лишь язвительным замечанием, что рабочим не следует усложнять вопрос прихотями политического характера. Зато господин генеральный директор подробно остановился на вопросе об увеличении поденной платы на двадцать процентов. Целых полтора часа он подробнейшим образом рассказывал, наг; развивался кризис цеп на табак, какие героические усилия приложили фирмы для спасения производства и как тяжело их положение до сих нор. Заключение его было пронизано холодной горечью и сожалением. Фирмы не могут допустить увеличения заработной платы, говорил он. В настоящее время фирмы изнемогают. Да, и табачные фирмы, и производители табака окажутся на пороге разорения, если рабочим увеличат заработную плату. Он вынул из портфеля кипу бумаг и подтвердил свои слова цифрами.
Наступила тишина, только с улицы доносились звуки военной музыки. Делегаты не спускали глаз с изысканного костюма директора, словно не в силах понять, как это возможно, чтобы существовали люди, одетые так красиво, когда тысячи женщин и детей живут впроголодь. Они невольно вспомнили о его особняке, расположенном в самой тихой и зеленой части Софии и стоившем несколько миллионов, о его американской машине, о его виллах в Чамкории и Варне. Они вспомнили также о домах, виллах и машинах других табачных магнатов и об огромном жалованье их экспертов и директоров. Неужели же можно утверждать, что фирмы не в состоянии увеличить ничтожную поденную плату рабочим на двадцать процентов? Даже социал-демократы, вполне доверявшие главе трудовой инспекции, почувствовали, какая это бесстыдная ложь. Но господин генеральный директор, ничуть не смущаясь явной несостоятельностью своих доводов, продолжал с наглостью сильного.
– Вы требуете увеличения поденно)! платы па двадцать процентов, – говорил он, впиваясь холодным взглядом в лица делегатов и словно желая упрекнуть их в бессердечии. – Но спрашиваете ли себя, откуда фирмы могут взять эти двадцать процентов? Мы больше других испытали на себе тяжесть кризиса и потеряли своих лучших покупателей за границей… Мы платим громадные налоги, тратимся на покупку новых машин и введение топги, улучшаем санитарные условия, страхуем вас на случай болезни или увечья…
Все аргументы господин генеральный директор подкреплял цифровыми данными, которые делегаты, правда, вряд ли могли проверить.
– Верно, – продолжал он с добродушной снисходительностью к тем слоям общества, представителем которых являлся. – Мы живем лучше вас. Но зато вы избавлены от наших забот и тревог. Если каждый из вас думает о том, как накормить дома два или три рта, то мы должны соображать, как нам выплатить заработок сорока тысячам рабочих-табачников и служащих. В сущности, мы больше думаем о ваших женах и детях, чем думаете вы, когда требуете увеличения платы и тем самым разорения фирм.
Генеральный директор замолчал, мысленно подыскивая новые сокрушительные доводы. Инспектор труда закончил парусную лодку и начал рисовать теннисную ракетку. Если дело кончится пятью процентами и фирмы дадут ему обещанное вознаграждение, он проведет лето в Варне не хуже какого-нибудь богача. Молчание его недвусмысленно показывало, что в принципе он согласен с директором. Однако, если рабочие будут упорствовать и стачка поставит под угрозу качество табака, он предложит, как было условлено, повысить плату на десять процентов, чтобы в конце концов стороны согласились на повышение от трех до пяти процентов. Но это может произойти не раньше чем во вторую или третью встречу. Социал-демократы и беспартийные также молчали, ожидая, чтобы директор высказался до конца. Они не хотели возражать резко, та?; как боялись, что их обвинят в коммунизме, и от всего сердца желали, чтобы фирмы согласились на десять процентов. Только Блаже осмелился взять слово.
– Сдается мне, что между вашими и нашими заботами разница немалая, – гневно заметил он. – Не смешивайте их и не думайте, что перед вами дураки!
Генеральный директор на мгновение смутился.
– Что? – переспросил он. – Что вы хотите сказать?
– Просто я говорю, что мы не настолько глупы, чтобы слушать подобную ложь, – твердо продолжал Блаже. – Если бы торговля табаком шла плохо, капиталы сразу были бы переведены в другой сектор. Фирмы работают ради собственных прибылей, а не ради рабочих. Если бы они думали о нас, наши дети не болели бы туберкулезом и мы но устраивали бы стачек… Следовательно, все, что вы только что сказали, – неправда.