Риддл вздохнул, помолчал немного, потом поднял на Гарри глаза и очень серьёзно добавил:
— Иди и делай то, что должен. Я не ошибся в тебе, Гарри.
Затем воспоминание развеялось.
Гарри убил три ночи на то, чтобы всё просмотреть, осмыслить и рассортировать. Некоторые воспоминания не представляли особой ценности: Риддл делал их сразу после очередного их разговора и, по большей части, просто глумился. Но остальные требовали почти детального запоминания и к ним предстояло ещё не раз вернуться. Именно в них содержались инструкции, подсказки и советы. Риддл предусмотрел множество сценариев дальнейшего развития событий и давал указания для каждого из них.
Что делать с Дамблдором и Орденом Феникса, как освободить людей из министерской тюрьмы, как поступить с Лидсом, как вести себя с Пожирателями, что должен делать Люциус — отступать было некуда, и Гарри выполнял все распоряжения одно за другим. Результаты появились уже через полгода. И спустя ещё полгода, к настоящему моменту, воспоминания стали и не нужны. Гарри построил страну по завещанному ему шаблону и теперь просто управлял ей через Министра Малфоя.
Некоторые моменты в инструкциях не нуждались. Гарри и сам знал, что займёт пост советника Министра, что восстановит и откроет Лидс и поставит на его территории мемориальный памятник основателю. Конечно, это не была фигура или бюст — всего лишь абстрактное сплетение монолитных линий. Такой дизайн Гарри придумал сам, не ставя никого в известность, что именно такие полоски и точки мелькали перед глазами, когда Риддл его… А об этом Гарри старался даже не вспоминать. Сколько бы времени ни прошло, ему казалось, что рана совсем свежая и никогда не затянется. Ведь кое-кто другой постоянно ковырял её ногтем, теперь уже изнутри.
Как Риддл и говорил, не было ни голосов, ни видений, ни других симптомов чужого присутствия. Однако каждую секунду своей жизни Гарри чувствовал его. Чувствовал не просто рядом и не просто в себе — ощущал как собственную частицу, столько лет недостающую и наконец-то вставшую на своё место. Снейп, правда, говорил, что иногда Гарри ведёт себя странно: замолкает на полуслове и смотрит в пространство, как будто заглядывает внутрь себя или к чему-то прислушивается. Но совсем скоро все в его окружении привыкли к подобным «провалам».
Первое время после освобождения из тюрьмы Гарри прятался в Уэльсе. Затем, когда Министерство снова оказалось под контролем Пожирателей, перебрался в кабинет советника и пару недель дневал и ночевал там. Но когда встал вопрос, где ему обосноваться, ответ нашёлся немедленно.
Гарри буквально по кирпичику восстановил поместье на острове, изменил и усилил охранные чары, дал доступ в него только нескольким людям: Снейпу, Малфою, Александре и Марку. С остальными все встречи проходили только в Министерстве. Ошибок Риддла он повторять не мог.
Свободного времени почти не оставалось — Рону и Гермионе он не соврал. Ворохи бумаг, встречи с чиновниками и представителями крупнейших магических компаний, с послами из других стран — всё, что так ненавидел Риддл, обрушилось на него подобно лавине. Даже со слизеринцами он почти не виделся, знал только, что каждый из них понемногу устраивает собственную жизнь. Единственным, кто остался работать в Министерстве, был Марк. Когда-то Гарри предложил и ему отправляться на все четыре стороны — благо к тому времени обстановка в стране была уже мирной. На что друг только передёрнул плечами и махнул рукой: «Да к чёрту!». И тогда Гарри понял, что Марк не оставит его никогда: где бы он ни был, с кем бы он ни был… кем бы он ни был.
Сначала Марк, как и прочие Пожиратели, общался с ним с лёгкой опаской. Но поняв, что если Лорд и находится в Гарри, то затаился где-то на самом дне, заметно расслабился. Теперь их общение было прежним и вскоре даже переросло в крепкую дружбу, которой Гарри теперь очень недоставало. Только Марку позволялось приходить в его кабинет в любое время суток или выдергивать его из постели в три часа ночи, когда приспичит «пропустить по стаканчику шахмат». Только Марк мог вламываться к нему без стука и не стесняться фамильярничать даже на людях. И только Марк мог подойти и сломать ему нос на второй день в Уэльсе, пояснив: «За всех, кто погиб на острове. А за отца, эфенди, потом отдельно добавлю». Свою угрозу он не исполнил — слишком хорошо умел прощать.