Оу, как умело подводил Броткин своего юного слушателя к мысли о неизбежности и необходимости шахмат-960. Потрясенный Кирилл не знал, что и возразить (как и всегда, в присутствии Александра Сергеевича все аргументы казались ему железными, все доводы – неопровержимыми); он только качал головой и тихонько бормотал под нос:
– Каисса, та самая Берлинская стена…
– К сожалению, Кирилл, – продолжал говорить Броткин, – из-за Карантина мы не знаем, занимаются ли на Западе разработкой пути, найденного Крамником. И если занимаются – то как далеко продвинулись в этой разработке. Вполне возможно, за прошедшие сорок лет обнаружилось что-то новое, интересное. Неожиданное.
– Придется ждать, пока снимут Карантин, – вздохнул Кирилл.
– Нам-то придется, – хмыкнул Броткин. – А вот Д. А. У. наверняка в курсе.
– Что значит: в курсе? Как можно быть в курсе во время Карантина?
– А как, по-вашему, статья 2042 года попала в Россию? Карантин не абсолютно строг, в нем есть налаженные коммуникации, тайные лазейки, особые каналы. Тотальная изоляция нашей страны – сказка для внутреннего пользования; высокопоставленные лица запросто могут выезжать за границу – соответственно, они знают все, что там происходит.
– Позвольте, это уже… Уляшов ничего не говорил мне…
– Кирилл, я хочу предупредить вас, – жарко зашептал Броткин. – Никогда не верьте Уляшову! Он натуральный Макиавелли, он не сообщает и сотой доли того, что знает. О, вы даже не догадываетесь, насколько он хитер, этот старый лис. (Взять хоть инфаркты, которые якобы случаются с ним – каждые пять лет. Ха-ха, его любимая уловка: специально уходит в тень, наблюдает со стороны; на самом деле Д. А. У. здоровее любого из нас.) Я всерьез подозреваю, что за исчезновением статей Крамника из библиотек всей России стоит именно Уляшов. С высокой вероятностью он располагает и какими-то важными сведениями о табии тридцать два, какой-то информацией, которой не располагаем мы.
Кирилл ошеломленно молчал.
За окном что-то зашумело, капли дождя ударили по стеклу, и порыв ветра распахнул форточку, взметнул занавески. Броткин, не обращая внимания, рассказывал:
– Все, что связано с Уляшовым, окутано мраком, Кирилл; никто ничего не знает о его детстве, не осталось в живых никого из людей, помнивших восхождение Д. А. У. к власти в эпоху Переучреждения. Говорят, академик Зырянов, лежа на смертном одре, заклинал друзей остановить Д. А. У., отстранить от дел, отправить на почетную пенсию: «Дима ведет Россию не туда!» Впрочем, может быть, это только слухи. Вокруг имени Уляшова много странных слухов. Вот вы, Кирилл, были в читальном зале ЦДШ, а ведь существует легенда, что там внизу, под землей, вырыт особый бункер, огромное хранилище, куда по прямому распоряжению Д. А. У. прячут опасные статьи и книги. Скажете, бонклауд? Да, я тоже так думаю, но показателен сам факт подобных разговоров. И, кроме того, ведь всегда есть какая-то (пусть мизерная) вероятность, – Александр Сергеевич мечтательно улыбнулся. – Вы только представьте, только вообразите на секунду, вдруг это хранилище действительно существует? Тогда опубликованная в 2042 году статья Крамника, которую вам не выдали, находится сейчас именно там. И любые новые, неизвестные нам материалы о табии тридцать два, поступающие из-за рубежа, тоже должны быть там. Каисса, вся правда о «ничейной смерти» шахмат – в одном шкафу, как гибель Кощея на кончике иглы! Ах, если бы знать наверняка! Если бы иметь возможность – хотя бы один шанс из шестидесяти четырех – как-нибудь попасть в то хранилище, увидеть содержимое того шкафа… Если бы…
Кирилл продолжал молчать,
а Броткин вдруг словно бы опомнился и погрустнел:
– Э-э, размечтался! Простите, Кирилл, старого дурака. Простите. Я сам все эти годы словно бы брожу в огромном лабиринте. И так хочется найти выход, узнать правду…
……
какой бы она ни была.
«Все слабо или само по себе, или – может быть сделано слабым», – учили в начале ХХ века гипермодернисты. И именно так чувствовал себя Кирилл: его понимание мира, и жизни, и шахмат, и даже собственных целей напоминало теперь позицию, состоящую из одних слабостей, готовую в любой момент развалиться на части. От былой убежденности в том, что избранный путь (аспирантура в СПбГУ, ученичество у Д. А. У., написание исторической диссертации, академическая карьера) является самым лучшим, самым завидным путем в Переучрежденной России, не осталось и следа. Вера в сообщество ученых, бескорыстных и самоотверженных, преданных только науке и чурающихся любых интриг – лежала в руинах. И даже Петербург вызывал приступы омерзения. Хуже того, сознанием Кирилла овладела step by step[59] нездоровая подозрительность. После бесед с Броткиным казалось, что всюду сплошной обман, грандиозная мистификация, что люди вокруг состоят в заговоре, направленном на сокрытие истины. (Наверное, так должен чувствовать себя черный король в задачах на «кооперацию», когда выясняется, что фигуры обоих цветов действуют сообща, подготавливая для него матовую сеть. Bellum omnium contra unum[60]! Майя лгала Кириллу, уверяя, что видела Брянцева три раза в жизни. Брянцев утаивал факт учебы в аспирантуре у Абзалова. Абзалов распространял легенды о тотальной непроницаемости Карантина. Фридрих Иванович дружил с Абзаловым, и тоже говорил о непреодолимом Карантине и, кроме того, покрывал связь Брянцева и Майи. Что же, все они врали (все давно знали друг друга и запросто общались за спиной у Кирилла).