Место было практически идеальным.
Правый, малонаселенный, берег Невы.
Когда-то здесь находился Ленинградский металлический завод, производивший турбины, однако сразу после Переучреждения России его закрыли, а потом и вовсе снесли; на освободившейся территории собирались построить модный жилой район для научных работников СПбГУ, с идеально продуманной планировкой, современной архитектурой и т. д., но денег, как обычно, не хватило – кое-как, с задержками и недоделками, сдали только пятую часть от намеченных изначально объемов («принцип Парето» почему-то опять не сработал). В итоге популярности район не снискал: полупустые дома, бетонные заборы, ржавая арматура, полное отсутствие фонарей и единственный (раз в три часа) автобус до центра. Зато как надежно получилось здесь спрятаться! И пока город шумел и бурлил, преображался, готовился к Международному дню шахмат – главному празднику лета, пока возносились над центральными улицами клетчатые транспаранты и огромные флаги с ладьями, пока вырастали на площадях скульптуры белых слонов и черных коней, а струи фонтанов, пересекаясь, рисовали в воздухе непохожие портреты Петрова, Чигорина и Ботвинника – на Свидлеровской набережной ничего не менялось. Все та же тихая, сонная, поросшая борщевиком глушь. Кирилл целыми днями сидел в квартире, ощущая себя изолированным от мира («Изолированная пешка угнетает настроение по всей доске», – вспоминалась ему bon mot Тартаковера, «Изолированный болезненный пункт есть у всех. Он стержень жизни и ее форма и не дает ей развалиться. Но на нем человек и свихивается. Он и пункт», – вспоминались слова Корчного), и только поздно вечером выходил на улицу пройтись. В шкафу он отыскал прекрасный серый плащ с высоким воротником и гулял в сумерках вдоль реки, старательно заслоняя лицо (будто бы от холодного невского ветра). По вторникам и пятницам приезжала Шуша, привозила Кириллу еды, шутила, глядя на дождь за окном: It’s raining kings and rooks[68]. (Действительно, с неба лило уже две недели; огромный циклон «Каймер» висел, вращаясь, над всей Европейской территорией России. (Отечественные метеорологи почему-то любили называть циклоны именами немецких гроссмейстеров: «Хюбнер», «Ульман», «Земиш» и т. д.; в прошлом сентябре «Шлехтер» наделал дел, погубил половину урожая, так что выросли цены в магазинах.)) Но какими странными получались эти вторники и пятницы! Кирилл и Шуша сидели возле окна (не включая, ради конспирации, свет), пили цикорий и долго-долго смотрели на дождь, на мокрую листву, на ползущие по Неве баржи, на мельтешащих под тучами чаек, а потом Шуша придвигалась ближе к Кириллу, и он вдруг брал ее за руку, и она крепко сжимала его пальцы, и тогда он, и тогда она, и вот уже вместе (не включая, ради конспирации, свет), но, впрочем, ладно, ладно, ладно, сколь темны, как вода в облаках, иные шахматные поля…
(Ах, милая Шуша!
Она не допытывалась, в чем дело, не пыталась переубедить Кирилла, только помогала. Иногда Кирилл мечтал, что все закончится хорошо (хотя и сам не знал, что значит в его позиции «хорошо») и тогда можно будет вернуться к прежней понятной жизни. Или не вернуться, но, наоборот, все поменять? – бросить университет, академические интриги, мрачные тайны, уехать обратно в Новосибирск, позвать Шушу с собой, устроиться работать учителем истории в обычную среднюю школу, спокойно жить и быть счастливым.
Но прежде надо было выяснить правду.)
По просьбе Кирилла Шуша купила ему билет на поезд до Москвы, уходящий поздно вечером 18 июня. План заключался в том, чтобы 19 числа попасть в ЦДШ и, улучив момент, спрятаться в книгохранилище читального зала. Накануне праздника сотрудники уходят домой раньше, а 20-го, в Международный день шахмат, ЦДШ закрыт – у Кирилла будет достаточно времени, чтобы исследовать материалы, находящиеся в спецхране.
В назначенный вечер Кирилл, закутавшись в плащ, вышел из дома, дождался (под мелким дождем) шедшего по Свидлеровской набережной автобуса и отправился на вокзал. Автобус пересекал Неву по Литейному, но дальше ехал вдоль Фонтанки, так что выйти пришлось возле Аничкового моста (два черных и два белых коня работы скульптора Клодта вздымали в воздух бронзовые копыта). Шагая по Невскому проспекту в сторону площади Восстания, Кирилл тайком оглядывался – и правильно делал: в какой-то момент он увидел приземистую фигуру, следовавшую за ним в отдалении. (Оу, несколькими неделями раньше Кирилл подбежал бы к фигуре, схватил бы за грудки, вытряс бы признание. Но теперь ему стало страшно: вдруг это один из «чистильщиков», о которых обмолвился Толян? Ведь они уже убили Броткина. Что, если Кирилл – следующий в их списке? К тому же на этот раз преследователь был не один – рядом с приземистой фигурой шла вторая, более субтильная. Шпионы!) К счастью, Кирилл знал, как поступить. Сначала он свернул на Литейный, затем, двигаясь все быстрее, на улицу Нимцовича. Те двое не отставали, но, наоборот, уже откровенно припустили за Кириллом. Неужели его хотят прирезать в центре города, на глазах у прохожих? Продравшись через толпу молодежи, курящей возле популярного бара «Синий Ботвинник», Кирилл забежал в проходной двор – но вместо того, чтобы выскочить знакомым путем на улицу Алехина, спрятался в подъезде. Через минуту послышались громкие шаги. Кирилл замер за дверью. «Андрей, погоди, я не могу!» – раздался голос. «Нельзя его упускать, Майка, поднажми!» – ответил второй. Сердце Кирилла сжалось.