Преследователи побежали к выходу на Алехина, а Кирилл вернулся назад.
По Нимцовича он прошел до Лиговского проспекта, потом кружным путем – до задов Московского вокзала, отыскал нужную платформу. Посадка уже начиналась.
(Странное чувство! Можно наклониться и потрогать бетон платформы. Протянуть руки и нащупать металл вагона. Оказавшись в купе, прислониться лбом к оконному стеклу. Мир по-прежнему состоит из конкретных материалов, обладает внятными формами, так почему же кажется, что все сейчас поплывет, распадется и сгинет, как морок и туман? Как так вышло, что Кирилл совершенно перестал понимать позицию, отличать белые фигуры от черных, королевский фланг от ферзевого? Кто его враг? Кто друг? Кому верить?
Откуда ждать подвоха?
А что, если прямо сейчас в вагон ввалится толпа милиционеров, ведомая Брянцевым и Майей: «Вот он, держите извращенца!» И задержат, поставят в два хода мат.)
Но ничего не случилось.
Никто не прибежал и не вломился.
Никакой милиции (только старушки, продающие пирожки; только мокрые от дождя толпы встречающих и провожающих, только красные и зеленые глаза семафоров;
стандартный вокзальный дебют).
Поезд отправился точно по расписанию, и все казалось абсолютно нормальным и будничным, и соседи по купе быстро улеглись спать, и короткая летняя железнодорожная ночь прошла без каких-либо сюрпризов, и утром, на подъезде к Москве, можно было бы, сделав определенное усилие, подумать, что все предыдущие события просто приснились Кириллу, что не существовало никогда ни Майи, ни Брянцева, ни Броткина, ни похорон на Волковском, ни конспиративной квартиры на Свидлеровской, ни логова извращенцев на Рубинштейна, ни длиннолицего Василия, ни испуганного Толяна, ни кастелянши Надежды Андреевны, ни Абзалова, ни Уляшова, ни учебы в СПбГУ, ни жизни в Петербурге, что все это лишь причудливый кошмар, возникший от стука колес, от грохота вагона, и Кирилл на самом деле едет в Москву из Новосибирска, месяц назад он получил диплом и теперь хочет поступить в аспирантуру МГУ (его же приглашали тогда в МГУ; ах, зачем он соблазнился общением с Дмитрием Александровичем, зачем отправился в эти страшные балтийские болота, где нет ничего настоящего и надежного, где мираж громоздится на мираже?).
Увы, как ни сладко отрицать реальность – с ней приходилось иметь дело.
(Ведь там, в центре Москвы, ждали его ответы на все вопросы.)
И Кирилл действовал.
Он дождался открытия ЦДШ, он пришел в читальный зал, он взял какую-то книгу (третий, что ли, том «Аналитических и критических работ» Ботвинника), он два часа делал вид, что читает и выписывает цитаты; а потом вернул книгу на стойку, притворился, что идет в уборную, но вместо этого тихо прошел в книгохранилище.
Пространство книгохранилища оказалось достаточно обширным и запутанным, со множеством закутков, где можно было спрятаться, не опасаясь, что тебя обнаружат.
Усевшись на пол, Кирилл терпеливо ждал.
Два, три, четыре, пять часов…
Он слышал, как уходили люди, как директор ЦДШ, заглянув, поздравлял персонал с наступающим праздником, как девушки-библиотекарши расставляли стулья, и обсуждали планы на завтрашний выходной, и хихикали между собой, и сплетничали о руководстве («Наш Леонид Захарович точно докурится до инсульта! Я однажды засекла время, сколько длится его затяжка – получилась тридцать одна секунда!»), и даже негромко пели.