В 19:20 они выключили свет,
захлопнули дверь,
спустились вниз —
и Кирилл остался в здании ЦДШ один.
Что ж, пока комбинация складывалась, как было запланировано.
Подождав на всякий случай еще тридцать минут, Кирилл аккуратно вышел из укрытия, спустился по парадной лестнице в фойе. Везде было темно, тихо и пусто, и только Александр Петров с портрета (кисти Григория Мясоедова) укоризненно взирал на юношу, будто бы догадываясь, что тот задумал. Путь в спецхран Кирилл помнил отлично. Вот нужная дверь в дальней стене, теперь вперед по длинному узкому проходу, еще одна дверь, поворот направо, комната, поворот налево, опять дверь – а за ней лестница, ведущая вниз; раз-два-три этажа, как тут темно и душно, далее прямо по коридору, до таблички «Хранилище Реестра МПИ», лязг двух неработающих замков, окон нет, и потому можно включить освещение. (Как близок момент истины! У Кирилла вдруг пересохло во рту.) Вот и та самая полка, на которой Капитолина Изосифона нашла статью Крамника.
Каисса, Броткин не ошибался.
Прямо под той, первой статьей, лежит вторая, внезапно исчезнувшая, статья 2042 года. Все-таки Крамник ее написал, это не фантазии Александра Сергеевича. Под статьей 2042 года в этой же стопке – еще какие-то материалы, много материалов! «Обзор работ, посвященных проблеме „ничейной смерти“ шахмат», «Шахматный „алгоритм Бога“ может оказаться реальностью», «Kramnik was right!», «Об окончательном решении шахмат».
Глаза разбегаются, читать и читать (всю ночь напролет).
И начинать нужно, разумеется, со статьи про табию тридцать два.
Освещение в спецхране ЦДШ было достаточно хорошим, но у Кирилла все равно периодически темнело в глазах. Он читал статью Крамника за 2042 год и чувствовал, как сияющий, ослепительный мрак овладевает нутром. (Мрак этот дремал почти сорок лет в черных кириллических и латинских символах, и вот теперь его разбудили, и он сочится сквозь хрусталик, разливается по сетчатке, захватывает мозг, сердце, душу, какие-то там еще печенки и селезенки, эндокринные железы и лимфатические узлы. Ах, Каисса!)
Все оказалось правдой.
И легенда про табию тридцать два.
И алгоритм решения шахмат на основе Берлинской стены.
И угроза наступления «ничейной смерти» в течение ближайшего полувека.
Что же, значит, Броткина убили вовсе не за извращения, не за то, что он поигрывал со студентами в шахматы-960, а за то, что начал рассказывать о «ничейной смерти». Но следует ли отсюда, что и Кирилла теперь могут попытаться убить (те же самые люди)?
В этот момент за дверью послышались тяжелые шаги.
Что это? Как такое возможно?
(Кирилл был настолько растерян, что не успел совершенно ничего предпринять – ни потушить свет, ни спрятаться, ни придумать какого-либо правдоподобного объяснения, что он здесь делает.) Дверь медленно распахнулась, и на пороге появился
Дмитрий Александрович Уляшов.
Великий Д. А. У. Грозный Д. А. У. Страшный во гневе (как говорили) Д. А. У. Но Д. А. У. не кричал, не метал проклятий. Узнав журнал, который Кирилл продолжал держать в руке, Д. А. У. грустно покачал головой и с тихим, едва слышимым стоном уселся на стул.
– Мой бедный мальчик… Вы все-таки прочитали…
Кирилл вздрогнул.
– А вы не хотели, чтобы я прочитал?
– Разумеется, не хотел.
– Почему?
– Потому что теперь вы погибли, Кирилл… Вы сами погубили себя…
– Погубил? Что вы имеете в…
И тут Кирилл осознал.
Страшная грусть охватила его (он давно подозревал такую возможность, но до последнего не хотел в нее верить, гнал прочь; а теперь сомнений не оставалось):
– Так, значит, Дмитрий Александрович, это были вы?! Вы все подстроили? Вы стояли за исчезновением второй статьи Крамника из читального зала? И это по вашему распоряжению вырвали библиотечную карточку из алфавитного каталога, и уволили из ЦДШ Капитолину Изосифовну – за то, что она помогала мне? Вы рассчитывали, что после этого я прекращу свои поиски. Я прав, не так ли? Вы всегда знали о всех моих планах. Интересно, от кого? От Майи (ведь ее отец – ваш ученик)? Или Брянцев шпионил? (Да, я видел, как они бежали за мной, надеялись не пустить в Москву.) О, вы великий стратег, и вы с самого начала понимали, что изучение Берлинской стены может привести к страшным открытиям – открытиям, которые вам совершенно не нужны. Вот почему, узнав, что какой-то мальчик из Новосибирска исследует Берлинский эндшпиль, вы великодушно пригласили этого мальчика к себе – в Петербург, в аспирантуру СПбГУ, – а потом аккуратно стали убеждать отказаться от Берлина в пользу Итальянской партии. Сулили через Ивана Галиевича успешную защиту диссертации, должность на кафедре истории. А когда позиция вдруг вышла из-под контроля, когда мальчик случайно познакомился с опальным ученым, и тот стал рассказывать про табию тридцать два и объяснять, где именно хранятся доказательства, вы прибегли к крайним мерам – приказали убить того ученого. Несчастный Александр Сергеевич! Двадцать лет назад, когда он осмелился заговорить с вами о неизбежности «ничейной смерти», его уничтожили морально – загнали в подполье, сделали нерукопожатным, отменили, вычеркнули отовсюду, чтобы не доставлял проблем (это было легко, ведь вы знали слабое место своего лучшего ученика, его тайную порочную страсть). Но теперь этого оказалось мало – Броткин слишком далеко продвинулся, и пришлось устранять его физически. Что же, вы и меня убьете? Кто там топчется за дверью – те же «чистильщики», что избивали Александра Сергеевича?