Полетело нас двое – я, при жизни инженер Теодор Грей, и бывший астронавт Джон Маглай, который дожил до преклонного возраста и после смерти был помещен в программу подготовки к межзвездному путешествию. Да он собственно и рад был. Все твердил, что для него почетно окончательно умереть среди звезд. Правда, летел он не до конца, а его модуль должен был доставить мой корабль до червоточины и запечатлеть момент прохода, чтобы потом, вернувшись, показать ученым будущего результат нашей миссии. Моя же миссия была априори в один конец.
Корабль позволял выжить моему разуму миллионы лет при условии, что при выходе с другого конца червоточины, я хотя бы за 100 лет долечу до ближайшей звезды. Я должен был расположить корабль на определенном от нее расстоянии, позволяя питать силовую установку звездолета как можно дольше и подавать сигналы бедствия, на специальных частотах, определив свое место положение и направив излучатель точно на нашу систему. По мнению Стивена Хокинга, меня по прошествии какого-то времени, должны были бы засечь… Он думал, что я вынырну где-нибудь в соседней галактике, и гиперсветовой луч, в конце концов, может дойти до Земли с сообщением об успешном прыжке. Дальнейшая моя судьба никого более не интересовала. Я отдал себя науке, и не имел уже права голоса – как джин, раб лампы.
После старта первые 20 лет было действительно занимательно. Мы еще могли поддерживать связь с Землей, постоянно общались с родственниками, учасствовали в различных конференциях, ток-шоу, общались в социальных сетях со своими поклонниками. Где то через 25 лет связь начала идти с перебоями, но все равно удавалось кротко обещаться с Землей. Там происходили какие-то странные события, в суть которых я никак не мог вникнуть, находясь за миллионы миллионов километров в открытом космосе. Поговаривали, что зона свободной сети для «душ» стала расширяться, и корпорации приняли решение отключить ряд континентов от сети.
Еще через 50 лет контакты были сведены к минимуму. Да и общение с Землей стало каким-то натянутым. Живые стали относится к «душам» как к простым электрочайникам с расширенными возможностями. Нас с Джоном перестали вообще воспринимать как космических первопроходцев человечества, зато все больше стали относится как к собачкам «Белка и Стрелка». К тому времени судьба стать «рабом коробки» была уготована почти 70% населения Земли. Те, кто имел средства, позволяли себе выращивать тела и пересаживать туда свой разум. Низшим слоям населения вообще было отказано даже в «коробке». Вскоре я заметил, что мои правнуки начинают разговаривать со мной, относясь как говорящему чайнику. Вскоре семья постепенно вообще потеряла интерес к родственнику-астронавту. Правда, к тому уже времени связь была нестабильной, но все же заняться было чем. Постоянно обновляя систему с Земли, я изучил все языки, какие были в базе данных корабля. Мы проводили долгие беседы с Джоном Маглаем, создав виртуальную комнату, с уютным интерьером, где бы мы могли видеть друг друга, как привыкли – человек человека при общении. Когда связь с Землей прекратилась, мы в принципе не унывали. Занимались исследованиями, изучали техническую литературу, играли в шахматы.
И вот настал момент, когда Маглай, коротко попрощавшись, отстыковался от моего модуля, развернул корабль на наблюдательную траекторию. До моего входа в зону гравитационных возмущений «червоточины» мы общались по системе связи. Я докладывал о своих, можно так сказать ощущениях, которые черпал с датчиков на поверхности корабля, он показывал мне, как все выглядит со стороны.
ЗА ГОРИЗОНТОМ СОБЫТИЙ
В какой-то момент сближения с гравитационной аномалией радиосвязь модулем Маглая прекратилась. Я еще некоторое время связывался с ним по оптической связи – направив луч лазера в его направлении. Но гравитация была безжалостна. Вскоре прекратилась и оптическая связь. Зато приемные устройства продолжали регистрировать просто не читаемую какофонию каких- то сигналов в разных спектрах, датчики зашкалило, микратомные часы вдруг начали отсчитывать минуты вспять. Это было невозможно – но это происходило, а потом…. А потом вся электроника дала сбой. Я как мог, боролся за работоспособность машины, однако, несмотря на все защиты, я оказался заперт коробке без возможности выглянуть, что происходит снаружи корабля. Сколько продлилась такая аварийная ситуация, я не знаю. Ни один датчик не работал, а микроатомные часы зависли окончательно. Я уже думал, что корабль был раздавлен, оставалось гадать, сколько еще будет работать машина, ставшая мне телом и хранителем моей души до того как ее расплющит в пространственно-временном континууме. И тут со мной кто-то заговорил…