Но сколько бы я ни зажмуривала глаза, стоя на тротуаре, крыса не исчезала. Это значит, я точно не сплю.
Но это еще не самое плохое. Перед крысой маршировали взад-вперед десятки, а может, даже сотни протестующих. Они держали в руках плакаты с надписями: «Нью-Йорк-колледж не заботится о работающих аспирантах» и «Даешь бесплатное медицинское обслуживание!». Среди демонстрантов было много парней и девушек довольно неопрятного вида, в мешковатых штанах. Но многие были и в форме. Хуже того, они были в форме работников кампуса Нью-Йорк-колледжа — службы безопасности, технической службы и уборщиков. И тут до меня дошло. И сердце ледяными щупальцами опутал холодный ужас.
Сара! Она уговорила КРА устроить забастовку.
Если бы это было в кино, я бы тут же бросила свой «мокко» на тротуар, медленно опустилась на колени, обхватила голову руками и закричала: «Нееееееееееееееет! ПОЧЕМУ? ПОЧЕМУУУУУУУУ???»
Но поскольку моя жизнь — это не кино, то я просто выбросила недопитый кофе (мне что-то вдруг стало так тошно, что расхотелось его допивать) в ближайшую урну, перешла дорогу, предварительно посмотрев в обе стороны (хотя движение на улице, естественно, одностороннее, но никогда нельзя быть уверенным, что с неправильной стороны не едет какой-нибудь скейтер или разносчик китайской еды на велосипеде), и пошла между фургонами новостных каналов, во множестве стоящих вдоль тротуара. Я добралась до плотного кружка репортеров, собравшихся вокруг Сары, которая снабжала утренние выпуски новостей самой горячей информацией.
— Что бы я хотела знать, — громко и четко говорила Сара, — так это почему президент Филипп Эллингтон сначала заверил студенческое сообщество, что плата за обучение не будет повышена и что ни он, ни кто-либо из попечителей не получат в этом году прибавки к зарплате, а потом повысил стоимость обучения на шесть целых девять десятых процента и получил шестизначную прибавку к жалованью, что сделало его самым высокооплачиваемым президентом из всех президентов колледжей в стране, в то время как его работающие аспиранты не получают даже стипендию, которая покрывала бы прожиточный минимум, или медицинскую страховку, которая позволяла бы им пользоваться услугами студенческого медицинского центра!
Репортерша с седьмого канала, почти такая же лохматая, как Сара после бессонной ночи (хотя я думаю, репортерша сделала себе такую прическу нарочно), развернулась и направила микрофон на удивленное лицо Маффи Фаулер. Маффи только-только ступила на арену событий. Именно ступила, прижимая к груди красный блокнот, потому что нормально ходить на ее высоченных каблуках невозможно. Она судорожно пыталась отлепить от густо намазанных блеском губ прилипшие волосы.
— Мисс Фаулер, как представитель колледжа по связям с общественностью, как бы вы ответили на эти обвинения? — спросила журналистка.
Маффи заморгала большими оленьими глазами.
— Э-э… мне нужно свериться с моими записями, — пролепетала она. — Но, насколько мне известно, президент пожертвовал разницу между его прошлогодним жалованием и нынешним в пользу…
— Кому пожертвовал? — глумливо выкрикнула Сара. — «Анютиным глазкам»?
Все засмеялись. Приверженность президента Эллингтона «Анютиным глазкам» — не очень-то победоносной баскетбольной команде Нью-Йорк-колледжа, стала легендарной даже среди репортеров.
— Это мне нужно проверить, — чопорно сказала Маффи. — Но могу вас заверить, что президент Эллингтон очень озабочен…
— Видно, недостаточно озабочен, — перебила Сара. Она говорила так громко, что заглушала Маффи, и все микрофоны, находившиеся в поле зрения, снова повернулись к ней. — По-видимому, он готов допустить, чтобы последние шесть недель семестра студенты колледжа страдали без ассистентов преподавателей, без охраны и без уборки мусора.
— Неправда! — пронзительно крикнула Маффи. — Президент Эллингтон всей душой за переговоры. Он просто не хочет стать заложником группы радикальных крайне левых социалистов!
Я поняла, что Маффи сказала совершенно не то, что нужно, еще до того, как Сара шумно втянула воздух. Репортеры уже потеряли к ним интерес — все равно выпуски новостей на каналах уже закончились, и начались другие утренние программы — и начали упаковывать свое оборудование. Возможно, к полудню они вернутся за свежими новостями.
Однако Сара уже сплотила вокруг себя свою гвардию.
— Вы это слышали? — кипела она, обращаясь к своим товарищам. — Представитель президента по связям с общественностью назвала нас кучкой радикальных крайне левых социалистов! Только потому, что мы требуем справедливой оплаты и медицинской страховки! Что вы на это скажете?
В ответ послышалось растерянное бормотание — наверное потому, что по студенческим меркам было раннее утро и никто еще толком не разобрался, что же, собственно, они делают. Или, может быть, потому что репортеры подняли большой шум, складывая свое оборудование, и Сару никто как следует не слышал. Сара, по-видимому, это поняла, она спрыгнула с деревянного помоста, на котором стояла, и поднесла ко рту мегафон.
— Люди! — Ее потрескивающий в мегафоне голос прозвучал так громко, что старики, с удовольствием игравшие в парке первую в этот день партию в шахматы, с негодованием покосились в нашу сторону. — Чего мы требуем?
Пикетчики меланхолично вышагивавшие вокруг гигантской крысы, ответили:
— Справедливой оплаты.
— ЧЕГО? — заорала Сара.
— СПРАВЕДЛИВОЙ ОПЛАТЫ, — ответили пикетчики.
— Так-то лучше, — сказала Сара. — И когда мы ее требуем?
— СЕЙЧАС! — ответили пикетчики.
— Святой боже! — пробормотала Маффи.
Она смотрела на пикетчиков с таким убитым видом, что мне даже стало ее немножко жалко.
Крыса, из нарисованной пасти которой капала нарисованная слюна, и впрямь выглядела весьма устрашающе. К тому же она слегка покачивалась на легком ветерке.
— Не расстраивайся, — сказала я, потрепав Маффи по плечу.
— Это все потому, что они арестовали того парня. — Маффи все еще с ужасом смотрела на крысу. — Правда ведь?
— Наверное, — кивнула я.
— Но у него был пистолет, — сказала она. — То есть… конечно, он это сделал. У него был пистолет.
— Они так не считают, — возразила я.
— Меня уволят, — выдохнула Маффи. — Меня для того и взяли на эту работу, чтобы не случилось ничего подобного. А теперь меня уволят. А я проработала всего три недели. И заплатила двадцать тысяч маклеру из агентства недвижимости. Для этого мне пришлось продать свадебный сервиз. Теперь не видать мне этих денег.
Я присвистнула.
— Двадцать тысяч. Что же это был за сервиз такой!
— Лиможский фарфор, — ответила Маффи. — С каймой. На двадцать персон. По восемь предметов на персону, включая миски для ополаскивания пальцев.
— Ну и ну, — одобрительно крякнула я. Миски для ополаскивания пальцев… не уверена, что я вообще когда-нибудь их видела. И что значит с каймой? У меня мелькнула мысль, что вообще-то неплохо бы начать разбираться в таких вопросах, если мы с Тедом собираемся… в общем, вы понимаете.
От этой мысли меня слегка затошнило. Хотя, возможно, это вовсе не от мысли, а всего лишь от кофе со взбитыми сливками, выпитого на голодный желудок. Или от вида огроменной крысы.
И тут я заметила нечто такое, от чего сразу забыла про свой желудок.