Через некоторое время Маленький месяц, шмыгая носом, уже стоял в небе. Рядом с ним повисло Облачко, похожее на лебединое крыло. Первая Звездочка выскочила на небо и долго не могла найти свое место.
Туман полз к реке, лесные шорохи пробирались в траве, пугая глупых лягушат.
Все было так, как и должно быть в летнюю лунную ночь.
Хотя если внимательней посмотреть, то можно заметить, что Молодой месяц забыл отразиться в реке, а Лунная дорожка, не зная, где ей лечь, легла вдоль реки, и от этого река, казалось, была из расплавленного серебра.
И все-таки это была отличная малышовая лунная ночь, и если что не так, то можно малышей извинить, ведь они еще только учатся.
Белели березы, будто по ним струилось парное молоко. А Месяц натянул над лесом невидимую паутину Лунного света.
И на цветах блестели маленькие росинки, совсем как большие. Они старались переливаться всеми цветами радуги.
Все малыши что-то делали, только Слоненку делать было нечего. Он спрашивал у всех, что ему делать, но никто этого не знал.
Утром Слоненка разбудило Солнце.
— Доброе утро! — сказало Солнце. — Почему ты, Слоненок, такой грустный?
— У всех есть свое дело, а у меня нет, — ответил Слоненок.
— Ничего,— весело сказало Солнце, — ведь тебя только вчера выдумали. У тебя еще все впереди — будет и тебе дело.
Было это еще при царе Горохе. Захотелось старому солдату набить табаком свою любимую трубку. Хвать! А табачку-то и нет. Кисет пуст.
— И не из таких переплетов, бывало, выходил, — сказал солдат, — как-нибудь и из этого выйду.
Вышел он на улицу. А на улице первый снег выпал. Земля белая — точно скатертью праздничный стол накрыт, а дома да терема — снедь всевозможная. Хорошо! Только вот табачку нет.
Ребятишки снег катают, снежных баб лепят — аж завидно. Сам бы с ними поиграл, да возраст вроде не позволяет и честь мундира надо беречь.
— Как же табачку раздобыть? — сказал солдат.
А солдатская смекалка ему шепчет на ухо: «Слепи, солдат, снежную лошадку и выменяй ее на табачок!»
— А что? — сказал солдат. — Лошадка не снежная баба. Лошадку лепить даже генералу не стыдно. Не то что мне, простому солдату.
И стал солдат лепить снежную лошадку. Когда
она была готова, он посыпал ее золой и стала она мышиной масти в яблоках — хоть на парад выезжай. Оставил бы себе, да табачок дюже нужен.
Лошадка стоит, копытом бьет, как настоящая.
Надел солдат на снежную лошадку уздечку и повел на базар. Дорога была не близкая. Солнышко припекало, и лошадка стала таять. Солдат ее ведет, а она все меньше и меньше становится. Даже дети стали над ним смеяться. Думали, что он игрушку за собой тянет.
И стала лошадка совсем маленькой. Совестно солдату стало. Взял он снежную лошадку и положил в солдатский котелок.
Когда солдат пришел на базар, в котелке уже ничего не осталось, кроме серой, мутной воды.
— Какая жалость! — сказал солдат. — Видать, не добыть мне сегодня табачку.
Хотел он выплеснуть воду из котелка, а солдатская смекалка шепчет ему: «Погоди, солдат! На каждый товар покупатель найдется».
Стоит солдат, котелок в руках держит. Подходит к нему купец:
— Чего продаешь, солдат?
— Продавать ничего не продаю, а выменять хочу.
— Что же ты и на что меняешь?
— Хочу свою снежную лошадку на щепоть табаку выменять, — говорит солдат.
— Где же твоя лошадка?
— А вот! В котелке. Купец заглянул в котелок,
— Жидкая лошадка?!
— Утром была снежной, да по дороге растаяла, — говорит солдат.
— А масть какая? — спрашивает купец.
— Мышиная в яблоках! — говорит солдат.
— Масть что надо! — говорит купец. — А ведь я такую вот жидкую лошадку всю жизнь искал. Отдаю тебе кошелек с деньгами. Утром он был полон, но пока ходил по базару — деньги и растаяли.
— Денег мне не нужно, — говорит солдат, — мне бы табачку в трубку набить.
— Табачком угостить могу, — говорит купец и подает солдату кисет. — А свою лошадку переливай в мою посудину.
И купец подставил свой кувшин.
— У меня в этом кувшине целый табун. Там и твоей лошадке привольно будет.
Набил солдат трубку и пошел домой. Снег уже весь стаял. Была грязь. Но снежные бабы еще кое-где стояли.
— Не надо было пеплом лошадку посыпать, -сказал солдат, — тогда бы она так быстро не растаяла. Но тогда, быть может, никто бы за нее и на понюх табаку не дал.