* * *
На хутор мы шли молча. Я не одобрял поступка Бороды, но ничего другого придумать не мог. Когда мы подошли к сеновалу, Борода приказал: - Достань лимонки и свой браунинг. - Он рассовал гранаты по карманам брюк и френча и спросил: - Ты с лимонкой умеешь обращаться? - Бросать не бросал, а как ей пользоваться, знаю, - неуверенно ответил я. - Нужно вытащить кольцо и, прижимая скобу, бросать, а потом падать на землю. Борода ничего не ответил, а только вздохнул. Мы влезли на сеновал и улеглись. Однако уснуть я не мог. Поворочавшись с боку на бок, тревожно спросил: - Что же будет завтра? - А ничего не будет, - ответил Борода. - Порубайло завтра будет молчать, как мертвый. Гарантирую - или мне грош цена. Спи! Мы замолчали. Я снова попытался уснуть, но сон не приходил. Не спал и Борода. Он несколько раз садился, взбивал подушку и снова ложился. - Никак не уснуть, - прошептал я. - Что, сдрейфил? Эх, ты, бомбометатель! А еще предлагал: "закидаем лимонками"! - Да мне, Кирилл Митрофанович, спать не хочется. - И мне перебил сон чертов Кузьма, - проворчал Борода. - А я все вспоминаю вашу песню… - Понравилась? - Да, только очень уж она тоскливая и жалостная, прямо гармонь стонала. Кто это играл? - Играл я, да разве это игра? Какой из меня музыкант? Потянул, развел и оборвал. Еще один талант Бороды! Человек этот, казалось, знал и умел все. Когда я сказал ему об этом, то услышал: - Чекист должен все уметь и обо всем знать. - И тотчас добавил: - Ну, все не все, но многое. Вот и я знаю всего понемногу. А кончим воевать, тогда уж выучусь, как говорит Ян, чему-нибудь одному и основательно. Я стал дремать. Сквозь дрему я слыхал, как Борода слез с сеновала, мне послышалось, будто дважды щелкнул винтовочный затвор. Рядом со мной зашуршал соломой Кирилл Митрофанович. Потом все смолкло. Борода перестал ворочаться. Стало тихо, и я уснул.
11
Борода разбудил меня на восходе солнца. На хуторе еще все спали. Мы отправились к пруду, умылись, и Борода подробно рассказал мне, как действовать, если Кузьма вдруг нарушит свое слово. - Ты держись у порога, в сарай не заходи, - учил Кирилл Митрофанович. - За дверью я поставил две заряженные винтовки. Патроны уже досланы. Стой и внимательно следи за двором. Если со мной начнутся шумные разговоры, хватай винтовку и бей по Сирому, Бабашу, Полковнику, - словом, кто полезет на мушку. Только меня не зацепи. Как начнешь стрелять, я побегу к сараю и оттуда буду кидать гранаты. Оружия у нас достаточно. Я еще с вечера уволок в сарай пулемет, тот, что привезли Марусины вояки. - А если хватятся? - Кто хватится? Сирый? Так он же про пулемет не знает, - успокоил Кирилл Митрофановичи предупредил: - Только учти, палка-махалка, что вся эта стрельба - на самый крайний случай. На один из тысячи! Примерно через час хутор стал просыпаться. По двору, громко ругаясь, ходил Сирый: собирал отряд. Одним из первых около него появился Порубайло. Он опасливо оглядывал каждого и жался к Сирому. Я с тревогой следил за тем, как Борода, держа правую руку за бортом френча, медленно подошел к ним, протянул левую руку Сирому и кивнул головой Порубайло. - Здоров, кум! Ну, что, узнал меня? Порубайло развел руками и замотал головой. - Не! Не узнал! Вчера мне с пьяных глаз померещилось. Больно крепкий самогон у Бабашей. - А я что говорил, - сказал Борода, - проспишься и увидишь, что ошибся. - Верно! Вы уж извините меня! Видно было, что Порубайло хотел закончить разговор, а Борода всячески его затягивал. - Вот мы и познакомились. Теперь можно и в гости к тебе приехать. Можно? Порубайло смутился, снял шапку и поклонился Бороде. - Как вам будет угодно, а я… я буду очень рад! - Ну, держи пять, Порубайло! - Борода пожал ему руку и подошел ко мне. Наклонившись к колесу тачанки и наблюдая за двором, он едва слышно шепнул: - Кажется, пронесло, но готовность номер один не снимается! Надрываясь от крика, Сирый и несколько его подручных приводили непроспавшихся, взлохмаченных, злобно ругавшихся бандитов. На опохмелку ничего не осталось: весь самогон был вычерпан с вечера. Наконец тачанки были запряжены, кони оседланы. Из дому вышло начальство. Сирый подал команду подтянуться, и Аркадьев сказал короткую речь. Он сообщил о передаче командования Сирому, пожелал "повстанцам" удачи в борьбе за счастье селянина, за лучшее будущее без коммунистов, без Советов, за независимую Украину - союзницу многострадальной матери-России. На прощанье обнял Сирого и перекрестил. - С богом, Федор Антипович! Будьте тверды и непоколебимы в борьбе за святое дело! - сказал Аркадьев и, вынув платок, картинно вытер набежавшую слезу. Банда Сирого выехала с хутора. - Василь! - позвал Аркадьев. - Переодеваться и обедать! Через два часа едем! Есаул! - повысив голос, обратился он к Бороде: - Очень недоволен вашим песенным выступлением перед казаками. Это же, это же… агитация за Советскую власть! Мне люди так и сказали: "Ваш проводник - советский агитатор!" - Агитатор?! - Борода покраснел и рванул на себе ворот. - Что вы говорите, ваше превосходительство! - Вы, есаул, - смягчился Аркадьев, - совсем как ребенок: вот уже и разволновались… Выслушайте спокойно и зарубите себе на носу: народ здесь очень чувствителен, я даже сказал бы сентиментален, если так можно сказать об этих скотах. А что вы пели? Вдумайтесь только, сколько безысходности в словах вашей песни. Тут и про атамана, в грудь которого наводит наган комиссар, и подвал Чека, из которого не уйдешь. Черт его знает, чего только вы не пели. А слова-то какие: "стенка ли, осина, могила темна!" На повстанцев это очень подействовало. Где только вы эту песню выкопали? - В Ставропольской чрезвычайке, где я сидел и откуда бежал в восемнадцатом году. Аркадьев, видимо, успокоился и негромко сказал: - Все это так, Павел Афанасьевич, но ваше выступление было нехорошо истолковано. - Виноват! Больше не повторится, - покаянно заверил Борода. - Ладно! Не будем омрачать сегодняшний день, а в дальнейшем я вас попрошу воздержаться от всяких выступлений. Аркадьев ушел в дом, а Борода еще долго стоял у крыльца с видом напроказившего и наказанного школьника. Обед прошел без обычных разговоров и смеха. Борода не шутил, а от самогона отказался наотрез. - Я, Александр Семенович, в дороге не пью! - категорически заявил он. - Я же за вас головой отвечаю! Перед самым отъездом Бабаш оглядел меня и сказал, что я очень наряден и нужно надеть ту одежду, в которой я приехал. Я залез на сеновал. Снял костюм, спрятал его вместе с кубанкой в мешок и снова обрядился в "спинжак", серые брюки и картуз. Бутсы свои я выбросил и надел сапоги, выданные Бабашем. А Борода тем временем вытащил из карманов -гранаты, завернул их в. тряпку и вместе с моим браунингом спрятал в тайник. Свой кольт он поместил в какую-то хитрую петлю под френчем. Провожали нас родители Бабаша и несколько "повстанцев". Пока Аркадьев с ними разговаривал, а Борода проверял упряжку, старая Бабашиха все подносила и подносила продукты в наш и без того набитый сундук. Выбрав момент, Борода шепнул мне: - Вот гады, завалили своей снедью всю крышку, а все этот кабан проклятый, Василь! - И громко: - Саня, а где инструменты? - В сундуке. - Проверь, чтоб ничего не забыть: путь не близкий! Я полез в сундук, переложил продукты так, чтобы можно было быстро выбросить их и поднять крышку тайника. Проделывая это, я видел, как Аркадьев отдал свой маузер Бабашу. Тот вынул его из кобуры и сунул за пазуху, а кобуру спрятал вместе с японским карабином и патронташем под заднее сиденье. Заметив это, Борода покачал головой и сказал с укоризной: - Зря, Александр Семенович, набираете столько оружия. Свои не тронут, а для заградотрядчиков достаточно наших документов. - Ничего, ничего, - сипел Бабаш, - в дороге сгодится. А если дойдет до обыска, будет чем отбиться! Аркадьев промолчал. Еще раз оглядев и проверив сбрую, Борода снял фуражку, низко поклонился провожающим. - Спасибо за прием и ласку! Оставайтесь здоровы! Ждите к осени с победой! - Дай бог, дай бог, - закрестились старики Бабаши, - счастливой путя-дороги! Я тронул коней. Старая Бабашиха, держась за борт тачанки, шла до выезда со двора, плакала и просила Аркадьева "присматривать за Василем, потому что он лезет, куда не следует, что он еще несмышленый хлопец". "Несмышленый хлопец" весом более шести пудов щурил заплывшие жиром глаза и укорял мать, как ей не совестно перед чужими людьми. - Что мне пять лет? Или я совсем глупый? Куда я лезу? - ворчал Василь. - Не беспокойтесь, Олена Степановна, все будет отлично. Спасибо за прием, за хорошего сына! - прокричал на прощанье Аркадьев.