— Ишь, елка-палка, экий богатырь ко мне заявился! — тоже заулыбался хозяин, теряя свой суровый тон. — Чей будешь?
Старик оказался очень словоохотливым, и скоро Вася узнал, что зовут его Ильей Петровичем и что работает он сторожем на совхозном огороде. Был он совершенно одинок и даже на зиму, когда с огорода убирали весь урожай, не переезжал в поселок.
— Что мне там делать? — разводил руками старик. — В клуб ходить? Стар я уж для клубов-то… А тут я живу вроде как на даче.
Илья Петрович был страстным охотником-соболятником. В молодости исходил он всю окрестную тайгу вдоль и поперек и теперь вспоминал о том времени как о самом лучшем в своей жизни. Старик уже почти десять лет не охотился, но на стене у него, как и в прежние годы, висели вычищенные и обильно смазанные ружья, а под кроватью лежали еще крепкие обметы для соболей.
— Ты думаешь, я уже ни к чему не гожусь? — спрашивал старик. — Нет, Петрович еще кое-что может! В прошлом году как убежал один соболь из вольеры, я его мигом в тайге перехватил!
— А часто они убегают? — заинтересовался Вася.
— Не часто, но случается. Считай, что ни одного года без этого не обходится. Да только далеко не уходят…
И Илья Петрович стал рассказывать о том, как ловят соболей.
Много интересного узнал Вася от старого охотника. Илья Петрович умел так живо и увлекательно описывать свои былые приключения, что тайга, которой Вася по-настоящему еще почти не видел, рисовалась перед ним во всей своей суровой красоте, со всеми ее большими и малыми зверями и птицами.
Здесь, в избушке у Ильи Петровича, Вася познакомился со многими ребятами из поселка. Все они частенько забегали сюда по вечерам, чтобы послушать рассказы бывалого соболятника.
Один из подростков, Лева Березовский, долго присматривался к новичку, осторожно, будто между прочим, расспрашивал его о детском доме и родителях. А потом, когда однажды вместе возвращались домой, сказал:
— Ты зря не заходишь к нам в клуб. У нас, брат, интересно бывает! Каждый вечер — репетиция. А кто на сцене играть не хочет — в других кружках состоит: кто в лыжном, кто в шахматном, кто в литературном… Ты приходи!
— Обязательно! — пообещал Вася.
На другой же день, придя с работы, он отправился в клуб. Тут среди шумных ребят и девушек Вася стал разыскивать Леву.
В конце концов мальчик нашел своего нового товарища. Он сидел в одной из комнат за покрытым красным сукном столом и читал журнал. Увидев Васю, Лева отложил журнал в сторону и сказал:
— Хорошо, что ты пришел сегодня! Сейчас у нас будет собрание. Тебе обязательно надо послушать.
Не успел Вася просмотреть журнал, как их позвали в зал. Там, хлопая откидными стульями, уже рассаживались по местам комсомольцы.
Собрание открыла худенькая белокурая девушка. Она попросила выбрать президиум, и Вася услышал, как многие в один голос назвали Клаву Гурьеву. И когда та села за стол президиума, мальчик почувствовал себя смелее и свободнее в незнакомой ему обстановке.
Потом опять заговорила белокурая девушка, поминутно поправляя падающие на щеки волосы.
Вася сидел в дальнем углу зала и вначале, пока не установилась тишина, почти не слышал слов оратора. Но когда Клава постучала карандашом по столу, шум затих, и до задних рядов донесся негодующий голос белокурой девушки:
— Сергей Лопатин уже не первый раз спит на дежурстве! Заберется в сторожку и спит. И вчера он тоже проспал полтора часа, а наблюдение записал с потолка… Комсомольцы так не поступают!
Тут опять поднялся невообразимый шум. Находящиеся в зале посмотрели на сидящего у стены Сергея Лопатина. А он, потупив глаза, боялся поднять их на своих товарищей.
Вслед за белокурой девушкой взяла слово Клава. Она говорила о том, как важны для зоотехников добросовестные наблюдения за соболями, какое большое дело выполняют комсомольцы, работающие в звероводческом совхозе.
— Неужели тебе, Сергей, не стыдно перед нашими лучшими молодыми рабочими? — сказала она в заключение. — Как можешь ты смотреть в глаза хотя бы Васе Павлову, который работает у нас всего две недели, а уже стал для многих примером… Жаль, что его здесь, кажется, нет…
— Я тут! — громко произнес Вася и увидел, как все головы повернулись к нему.
В этот миг его охватила робость, и он попытался было спрятаться за спину Левы Березовского. Но Лева толкнул его локтем в бок, и Вася, сам не зная почему, зашагал к трибуне.
Он остановился возле стола, глянул в большой, будто затянутый туманом зал и далеко у стены увидел Сергея Лопатина. Этот неповоротливый круглолицый парень сидел, все так же сгорбясь и потупив глаза. Васе стало жаль его, но в то же время где-то мелькнула мысль: «Не надо было спать!» И, словно отвечая на эту мысль, мальчик сказал:
— Я бы так не сделал!
Комсомольцы захлопали в ладоши, оживленно заговорили. А Вася, возвратясь на свое место, опять спрятался за спину Левы Березовского. «Ну зачем я выскочил? — подумал мальчик. — Какое мне дело до этого Сергея?.. Все теперь будут говорить про меня: „хвастун!“».
Но уже в следующую минуту он сел прямо и смело посмотрел на своих соседей. Вася почувствовал, как в душе у него родилось что-то новое, что мешало быть равнодушным и не давало молчать.
Давно уже не было в звероводческом совхозе таких тревожных дней, как в последнее время. Директора и зоотехников, звероводов и рабочих — всех волновал один, казалось неразрешимый, вопрос.
Неделю назад самолет доставил в совхоз очередную партию соболей, пойманных в Баргузинской тайге. Их было больше двух десятков — быстрых, как молния, и необычайно диких. Когда зверьков выгружали из самолета, они так яростно бросались на сетки, что люди, покачивая головами, невольно пятились назад.
— Ничего, привыкнут, — усмехнулся директор и распорядился поместить новичков во вторую секцию.
Но директор ошибся. Баргузинцы вели себя недопустимо дерзко и не думали привыкать. Теперь, когда прошла неделя, они почти беспрерывно так же беспокойно метались по вольерам, как и в первый день.
Но это было полбеды: соболи, обессилев, должны были в конце концов покориться своей участи. Беспокоило звероводов другое: баргузинцы, будто сговорившись между собой, «объявили голодовку». Ни один из них за всю неделю даже ни разу не прикоснулся к пище. Напрасно зоотехники изощрялись в изобретении самых лакомых рационов — соболи не ели. Как они жили без пищи, для звероводов оставалось загадкой.
— Ведь погибнут! — хватал себя за волосы директор. — Погибнут от истощения!.. Разве это шутка: семь дней!
— Нынче нам повезло, — горько усмехаясь, ответил Сизых. — Мне тоже попалось сокровище: Вешка. Третью неделю не смотрит на пищу. И почти не похудела… Просто чудо какое-то!..
— Может быть, перед нами еще неизвестная науке особенность в жизни соболя, — проговорил кто-то из зоотехников. — Возможно, что зверек этот способен жить без пищи очень долгое время. Вспомним про медведя: он тоже зимой ничего не ест…
— Нет, не то! — перебил Иван Данилович. — Медведь зимой погружается в спячку, живет он это время за счет подкожных жировых отложений. А какой жир у соболя? Одни мускулы… Да и не спит он зимой.
— Так-то так, — согласился зоотехник, — но чем же это объяснить?
— Не знаю… — вздохнул зверовод. — Надо наблюдать.
И он большую часть дня проводил в двенадцатой вольере. А когда по делам ему приходилось хотя бы ненадолго отлучаться из секции, он строго-настрого наказывал Васе не спускать глаз с Вешки и записывать чуть не каждое движение соболихи.
Вася понимал, какое важное дело поручает ему Иван Данилович. И мальчик старался делать так, чтобы зверовод остался доволен его работой. Он не покидал своего поста ни на минуту и даже записи делал здесь же, не сходя с места. Правда, пальцы коченели, едва он снимал рукавицы и брался за карандаш, но это было мелочью по сравнению с важностью задания.