— Нисево… Спасать будем… Нисево…
Чум, наполовину занесенный снегом, дрожал от бешеных порывов пурги. Ветер, врываясь в дымовое отверстие, тушил костер, сыпал колючую крупу, наполнял воздух дымом.
Михаил спал, заботливо укрытый мехом. Он часто вздрагивал и что-то бормотал.
Хозяйка чума старалась поддерживать огонь. Она ждала. Жизнь в тундре приучила Марию Лампай к терпению. Она думала о бортмеханике, оставшемся в самолете. Выдержит ли он до конца непогоды? Пурга может бесноваться неделю, может перестать и через час. Никто не изучил ее капризного нрава. Надо ждать.
Несколько часов назад муж Марии уехал к стаду оленей. С ним убежали собаки. Это их лай слышал летчик. Теперь все они — и муж, и олени, и собаки, вероятно, укрылись от пурги в лесу. Мария на стоянке одна. Судьба людей, попавших в беду, зависит только от нее одной.
Женщина ждала — она не могла сделать необдуманного шага. Опрометчивость стоила бы жизни ей и летчикам…
И Мария дождалась. Выглянув из чума, она поняла, что время пришло. Ветер еще бушевал, но порывы его были уже не так сильны. Пурга кончалась так же внезапно, как и началась.
Пилот спал, и Мария не стала его будить. Она подкинула в огонь дров, положила на видном месте пресные лепешки, спички. Одевшись теплее, разыскала занесенные снегом нарты, стала на лыжи и направилась к скалам.
Путь этот был знаком Марии: стоянка находилась совсем недалеко от скал. Из сбивчивого рассказа летчика женщина поняла, что он, не заметив чума в тумане, ушел далеко в тундру и лишь на обратном пути случайно наткнулся на жилье.
Наступал серенький рассвет. Ветер затихал. Он еще поднимал в воздух снег, бил в лицо холодной крупой, но дали уже яснели и сквозь разрывы туч проглядывало бледно-голубое небо.
Самолет — вернее, торчащее вверх серебристое крыло — Мария увидела издалека. Второе крыло и корпус тонули в огромном сугробе. Ускорив шаг, женщина взобралась на сугроб.
Никто не вышел из кабины ей навстречу, мертвая тишина стояла кругом. Мария долго ходила вокруг самолета, не зная, как попасть в него, наконец нашла дверцу и, откопав лыжей снег, открыла ее.
Когда глаза привыкли к полумраку, женщина увидела торчащие из-под мехового пальто ноги человека. Она осторожно приподняла пальто и приложила ладонь к губам бортмеханика.
Роман был жив, но не открыл глаз и не шевельнулся. От холода и от потери сил он находился на грани между жизнью и смертью.
— Ставай! Ставай! — затормошила его Мария. — Чум поедем!
Бортмеханик лежал все так же без движения.
Женщина в отчаянии опустила руки. Ослабевший, замерзающий человек… Чем она могла помочь ему? Сломать вон те ящики, развести костер? Но как вытащить этого грузного мужчину из самолета?
— Оленчик резать надо, — прошептала женщина. — Кровью поить…
Это было испытанное средство — дать обессилевшему человеку теплой оленьей крови. Так издавна поступают в тундре. Но у нее нет оленя. Человек умрет у нее на глазах…
И снова и снова начинала Мария тормошить бортмеханика, стараясь вернуть к нему уходящую жизнь.
Михаил провожал бригадира оленеводческого колхоза, попутно заглянувшего в чум Лампаев.
— Записочку мою сразу же передайте радисту, как только приедете на факторию, — еще раз наказал он. — Там написано, чтобы самолет за нами прислали.
— Передам, — кивнул бригадир. — Не беспокойтесь.
Он взмахнул хореем — олени рванули, и за нартами завихрился снег.
Возвратясь в чум, Михаил обрадованно закричал:
— Поднялся! Ну, теперь наши дела отличны!
Роман, пожалуй, не мог бы сказать, что чувствует себя отлично, но он уже сидел без посторонней помощи, и это говорило о многом. С тех пор как Мария привезла его на нартах, он почти не приходил в сознание. Теперь бортмеханик с удивлением рассматривал незнакомую обстановку и, как и тогда в самолете, виновато улыбался:
— Как же это я так сплоховал?.. Голова чего-то кружится… Где мы находимся?
Михаил рассказал обо всем и с уверенностью закончил:
— Завтра придет самолет. Я написал, чтобы врач прилетел. Здорово ты, видно, головой обо что-то трахнулся. Ну да это пройдет, никаких повреждений не видно… Одного только не пойму: откуда у тебя кровь шла? Ты воротник измазал…
Мария, нанизывавшая на нитку бисер, подняла голову.
— Это не худой кровь… — тихо сказала она. — Из моей рука кровь.
— Из твоей руки? — удивился Михаил. — Как же ты ее поранила?
— Немножко резала ножом. Оленчик не был.
— Что-то не пойму, — пожал плечами летчик.
— Ой, какой непонятливый голова! — засмеялась женщина. — Оленчик надо было резать, теплой кровь товарища поить. У меня оленчик не был. Своя кровь поила…
Только теперь летчики поняли то, что сказала Мария. Переглянувшись друг с другом, они, не в силах выразить свои чувства словами, молчали.
— Маша, кровная ты моя сестричка!.. — прошептал наконец бортмеханик.
Расслышала Мария шепот Романа или нет, трудно было понять. Она по-прежнему проворно нанизывала на нитку бисер.
Черная смородина
Денис Коробов рубил тальник. Большой, неуклюжий и медлительный в движениях, рыбак, словно медведь, ворочался в кустах, громко треща сушняком.
— Тоже… тальник называется!.. — глухо ворчал Денис, легко взмахивая топором. — Ни гибкости в ём, ни длины. Сплети из такого хорошую вершу!
Прутья и в самом деле были плохи. Кривые и узловатые, они почти не годились для поделки рыболовной снасти. Лучшие кусты давно уже были здесь вырублены соседним рыбацким звеном.
Бросив охапку прутьев у тропинки, Денис засунул топор за опояску и двинулся вверх по ручью на поиски нетронутых зарослей тальника.
Узкая, еле приметная тропка вела в глубь тайги. На пути то и дело вырастали сваленные бурями столетние деревья, груды обомшелых камней, кучи хвороста. Пахло прелью, увядающими травами, прихваченной утренниками лиственничной хвоей. В притихшем осеннем лесу четко раздавался каждый, даже слабый звук. Вот просвистел в ельнике рябчик, прошуршал в листьях бурундук, тенькнула синица…
Вдруг Денис насторожился. Где-то за сплошной стеной вековых пихт послышался новый, необычный звук. Похоже было, что кто-то неторопливо брел между деревьев, изредка постукивая по камням и валежнику палкой.
Выдернув на всякий случай из-за опояски топор, Коробов стал за толстую лиственницу. Глядя на тропинку из-за корявого ствола, он замер в ожидании.
Странный звук приближался очень медленно. Там, где тропинка сбегала в лощину, он надолго затих, потом послышался снова, на этот раз не дальше, как в тридцати — сорока шагах от лиственницы.
Скоро Денис увидел среди деревьев человека. Одетый в длинный брезентовый плащ, он нес за спиной объемистый рюкзак и ружье, при каждом шаге тяжело наваливаясь всем телом на толстую палку. Палка и стучала по камням, когда пешеход переставлял ее на новое место. Коробову вначале показалось, что путник смертельно устал и ему невмоготу нести свою ношу. Но через минуту Денис заметил, как тяжело волочит незнакомец правую ногу, совершенно не ступая на нее. И рыбаку стало ясно, что дело тут не в усталости.
Выйдя из-за лиственницы, Коробов размашисто зашагал навстречу незнакомцу. Тот, увидев человека, радостно заулыбался и, поправив на носу большие очки в роговой оправе, сел на корягу.
Обветренное лицо путника заросло густой щетиной бороды, и это делало его похожим на старика. Но, подойдя ближе, Денис увидел, что перед ним еще совсем молодой человек.
— Здорово! — прогудел Коробов, останавливаясь возле незнакомца. — Что с ногой?
— Ушиб, — ответил парень. — Сорвался с обрыва и — коленом о камень.
— Экой ты неловкий! — недовольно промолвил Денис. — В тайге, браток, надо держать ухо востро… Идешь-то откуда?