Да, он, Егоров, будет делать здесь газету. Первую газету в этом районе. Его скромная типография понесет эвенкам правдивое слово, культуру, грамоту…
Ефим Осипович улыбнулся. Он вспомнил, как напутствовали его друзья из большой городской типографии, в которой он проработал всю жизнь. Они надавали ему кучу советов и пожеланий и в заключение назвали первопечатником. Что ж, так оно и было на самом деле. Именно — первопечатник. Ведь это он, Егоров, привезет в тайгу типографию, он пустит ее в действие, он напечатает первый номер местной газеты… И пусть он впоследствии уедет отсюда, пусть типография расширится и от старого оборудования не останется и следа. Пусть люди даже забудут имя его — основателя. Разве в этом главное! Важно то, что начатое им дело будет расти и развиваться, как растет посаженное чьей-то заботливой рукой дерево.
Монотонная песня на передней лодке внезапно оборвалась. Егоров оглянулся. Эвенк, стоя на носу, проворно отталкивал веслом льдины, грозившие затереть лодку. Их было очень много, и двигались они почти сплошной, грозной лавиной. С первого взгляда Ефим Осипович определил, что это — случайное скопление шуги. Дальше, за лавиной, опять виднелась чистая вода с редкими льдинками.
Но разглядывать по сторонам было некогда. Шуга неслась навстречу, и Егоров едва успел скользнуть в узкий коридорчик, оставшийся за первой лодкой. Лавина уже проносилась мимо, когда одна большая льдина вдруг налетела на другую, закружилась и сильно ткнула лодку в борт. Плоскодонку качнуло, остов машины накренился, центр тяжести был потерян. Дальнейшее произошло с невероятной быстротой: машина бултыхнулась в реку, лодка одно мгновение постояла на борту и опрокинулась. Ефим Осипович, не чувствуя обжигающего холода, поплыл к берегу. Он ухватился одной рукой за небольшую льдинку и, подгребая другой, вскоре прибился к песчаной косе.
Поднявшись на ноги, Ефим Осипович глянул на реку. Эвенк, только что певший песню, приставал к берегу. Далеко внизу маячил силуэт второй лодки. Она лавировала между льдинами, таща на буксире пойманную плоскодонку.
Переодетый в сухую одежду, завернутый в собачью доху, Егоров сидел у большого костра, зябко вздрагивая и передергивая плечами. Не то от пламени костра, не то от выпитого спирта лицо Ефима Осиповича было красно как кумач. Он хмурил лоб, шевелил беззвучно губами, и короткие щетинистые усы сердито топорщились во все стороны.
Наборщики и печатник подтаскивали сушняк, развешивали на колышках мокрую одежду Егорова; эвенки, сидя на корточках, невозмутимо посасывали трубки. Все молчали, словно никто не решался заговорить первым.
— Якоря у вас нет? — спросил вдруг Ефим Осипович у эвенков.
Те враз вынули трубки, переглянулись и замотали головами:
— Нет…
— Плохо! — вздохнул Егоров. — Зацепить бы можно якорем машину и на берег вытащить… Из чего бы нам какой-нибудь железный крюк согнуть?
Стали перебирать все металлические предметы, имевшиеся в распоряжении. Перечисляли долго и подробно. Ничего подходящего не было.
— На факторию ехать надо, — решил наконец старший эвенк. — Привезем якорь, длинные веревки. Вытащим!
— Что ж… — согласился после долгого раздумья Егоров. — Трогайтесь! Только побыстрей. Река вот-вот станет… Я здесь побуду — чего ж мне без толку взад-вперед прогуливаться.
Эвенк согласно кивнул и легко поднялся с земли. Вслед за ним засобирались все остальные.
— Постойте-ка, — сказал Костя Бурдин. — Непорядок это — бросать одного человека в тайге. Случись, заболеет он после своего купанья, — и помочь некому будет.
— Я останусь, — подал голос Миша Карасев.
— Ничего со мной не сделается, — вмешался в разговор Ефим Осипович. — От чего тут болеть… А только вдвоем, конечно, все-таки веселее. Пусть уж Миша останется, если хочет.
Костя ушел к лодкам и скоро вернулся с рюкзаком, наполненным сухарями и консервами. Из бокового кармана сумки выглядывало горлышко фляжки со спиртом.
— От простуды, — подмигнул Бурдин.
Миша принес ведро, топор, котелок и остановился в раздумье, прикидывая: а не забыт ли еще какой-либо припас?
— Ну, двигайтесь! — сказал нетерпеливо Егоров. — Да не мешкайте в пути.
Они с Мишей молча смотрели, как отплыли от берега лодки и начали лавировать между несущихся навстречу льдин…
Когда товарищи скрылись из виду, Ефим Осипович шумно вздохнул и, потрогав дымящуюся паром одежду, распорядился:
— Вот что, Миша, сынок: возьми-ка ведро да вычерпай воду из лодки. А я, как обсохну, шалашик сооружу. Будем устраиваться на жительство, — невесело усмехнулся он.
Ночь стояла тихая, звездная. К утру еще больше похолодало. С реки все чаще доносился шорох шуги.
Всю ночь Егоров почти не спал. Лежа с закрытыми глазами, он слушал доносящиеся с реки звуки и как бы видел перед собой бесконечный поток льдин.
Только перед рассветом Ефим Осипович забылся тяжелым, тревожным сном. Но и во сне всё те же льдины то кружились перед ним, как в водовороте, то громоздились высокими торосами. Потом откуда-то появились вчерашние лодочники-эвенки. Они молча сидели у костра и, посасывая короткие трубочки, с укоризной глядели на него, Егорова. Внезапно тот из них, что пел вчера песни, придвинулся вплотную к Ефиму Осиповичу и сердито закричал: «Ты утопил машину! Ты!»
Егоров вздрогнул, открыл глаза. Из-за стены тайги уже выглядывало тусклое солнце. Миша стоял у костра, подкидывая в огонь сушняк. В котелке булькало какое-то варево.
— Ну, как у нас дела? — вскочил Ефим Осипович.
— Забереги появились, — хмуро ответил Миша. — Не успеют наши вернуться…
Егоров побежал к реке. Да, за ночь шуга застыла у берега широкой полосой. Теперь эта полоса начнет стремительно увеличиваться, и завтра-послезавтра река станет.
Ефим Осипович угрюмо зашагал по берегу. Заберега кое-где суживалась, но держалась прочно. Шуга шла все гуще… Нет, не подоспеют из фактории до ледостава!
Егоров сходил к костру, вернулся к реке с топором и начал вырубать вмерзшую в лед лодку. Пробив в забереге «коридор» к чистой воде, он снова закинул цепь на коряжину, подул на озябшие пальцы. Потом размотал две длинные веревки, крепко связал их и долго обдумывал что-то, прикидывая глазом расстояние от росшей на берегу елки до того места, где должна была находиться машина. В конце концов он опять смотал почти всю веревку, положил ее в лодку, а оставшийся конец привязал к ели.
— Ну, Мишуха, давай-ка будем спасать машину своими силами! — заявил Ефим Осипович, подходя к шалашу. — Нечего больше ждать.
Миша смотрел голубыми глазами на заведующего типографией и недоверчиво молчал.
— Чего глаза вытаращил? — усмехнулся грубовато Егоров. — Спасать машину, говорю, будем.
— Нашли якорь? — промолвил наконец Карасев.
— Без якоря обойдемся. Выйдем на лодке, я нырну, веревку за корпус привяжу. Вот и вся музыка!
— Да вы что! — испуганно воскликнул Миша. — Нырять в ледяную воду!..
— Ладно, ладно, — отмахнулся Ефим Осипович. — Без восклицаний… Вали-ка в костер больше дров, чтоб согреться потом!
Он начал проворно раздеваться: снял рубашку, белье, и прямо на голое тело надел ватные брюки и телогрейку. Натянув сапоги без портянок, расстелил у костра доху, извлек из рюкзака фляжку со спиртом. Окончив эти приготовления, коротко скомандовал:
— Пошли!
— Ефим Осипович, — начал несмело Миша, — разрешите мне нырнуть. Я молодой, не заболею. Плавать умею хорошо…
— Пошли! — уже резко и нетерпеливо повторил Егоров.
Над рекой начинал тянуть ветер. Он был еще совсем слабый, но вода уже покрывалась мелкими морщинками.
— Раньше бы надо! — буркнул в щетинистые усы Ефим Осипович.
У лодки Егоров объяснил подробности своего плана:
— Значит, так… Один конец нашей веревки привязан к дереву, другой держим в лодке. Отпускать будем постепенно, чтобы не запуталась в шуге. Как увидим машину, я разденусь и нырну. А ты старайся держаться на месте. Кончу я свое дело — вынырну, за лодку ухвачусь. Тут уж греби изо всех сил к берегу.