— Вам бы в лодку влезть, — заметил Миша.
— Еще опрокину… Нет уж, лучше — за лодкой. Вытерплю.
Сели в плоскодонку и, отталкиваясь веслами от забереги, вышли из прорубленного Егоровым «коридора». Лавируя между плывущих льдин, пробрались на место вчерашней аварии.
— Кажется, здесь, — почему-то шепотом сказал Ефим Осипович и перегнулся через борт.
Ветер все крепчал, река рябила сильнее. И хоть вода была по-осеннему прозрачна, дно виделось плохо. В глубине возникали расплывчатые контуры больших валунов, белели пятачки окатанных течением камешков. Все это появлялось перед глазами Егорова лишь на мгновение и снова исчезало в подводном сумраке.
Ефим Осипович помрачнел: обнаружить остов машины было совсем не так легко, как это думалось.
— Здесь ли мы ищем? — усомнился Миша.
Егоров окинул взглядом реку, присмотрелся к берегу и уверенно ответил:
— Здесь!
Тут Миша, тоже беспрерывно склонявшийся над бортом, радостно встрепенулся:
— Вон она! Вон!
И верно: в каких-нибудь двух метрах от лодки показался остов машины. Он боком лежал на ровном песчаном дне и виден был довольно отчетливо.
— Ну вот… — выдохнул Ефим Осипович. — Сейчас зацепим. Веревка-то даже длиннее, чем надо.
— Погодите, пусть льдины пройдут, — предостерег Миша.
Егоров снял сапоги, расстегнул пуговицы телогрейки и, сидя на корточках, смотрел на плывущие навстречу льдины. Они шли целым караваном — спокойно и величаво, и от их близости в воздухе стало как бы холоднее…
— Давай чуточку левее, — отрывисто бросил Ефим Осипович, когда льдины прошли. — Так… Теперь главное — держись на месте!
Он быстро сбросил с себя телогрейку, брюки и, крепко зажав в руке конец веревки, прыгнул через борт вниз головой.
«Очки! — заметил в последнюю секунду Миша. — Что же он не снял очки?..»
Затаив дыхание, Карасев до боли в пальцах сжал весла. Только бы удержать лодку на этом месте, только бы не нанесло сюда льдин!
Он видел, как копошился в глубине белым силуэтом Егоров, как подергивалась перекинутая через лодку веревка, и машинально, не зная, для чего это делает, шепотом считал:
— Раз… два… три… четыре…
Невдалеке опять показались льдины. Миша сбился со счета, нервы натянулись до предела. «Накроют!» — обожгла его холодом мысль.
Но тут рядом всплеснула вода, и в фонтане брызг мелькнуло лицо Егорова. Хватая широко открытым ртом воздух, он вцепился рукой за борт и прохрипел:
— Д-давай!..
Миша взмахнул веслами. Лодка рванулась с места, и берег приблизился словно сам собой.
Когда плоскодонка ткнулась носом в песок, Ефим Осипович неуверенно стал на ноги и медленно, словно потеряв все силы, вышел из воды. Миша помог ему надеть брюки и телогрейку, протянул было сапоги, но Егоров молча махнул рукой и босиком, мелкими шажками, побежал к костру. Тут он накинул на себя доху, опустился на гальку у самого огня и, стуча зубами, кивнул на фляжку:
— Н-на-лей!..
Миша мгновенно наполнил стакан спиртом. Егоров взял его плохо гнущимися руками и выпил единым духом. Выронив стакан на землю, он ошалело выпучил глаза и сидел так до тех пор, пока Миша не поднес ему воды. Сделав несколько глотков, Ефим Осипович покачал головой:
— С-силен, ч-черт!..
Вскоре спирт оказал свое действие: Егоров раскраснелся, оживился. Он уже не дрожал и не стучал зубами. Плотнее закутываясь в доху, Ефим Осипович возбужденно заговорил:
— Все-таки привязал! Крепко привязал. Боялся — не хватит воздуха в легких, второй раз нырять пришлось бы… А очки потерял. И как я забыл их снять!.. Подбрось-ка, Мишуха, дровец в огонек!
— А вытащим мы с вами вдвоем машину? — усомнился Миша. — Тяжелая она…
— Вытащим! — бодро ответил Егоров. — Вот отогреюсь малость, да и начнем. Ну, а если уж не осилим, ничего страшного нет. Веревка лежит на дне, льдины за нее цепляться не будут. Подъедут наши ребята — в два счета вынем. Если река станет, прорубим лед. Теперь уж считай машину спасенной!
Он глубже нахлобучил меховую шапку и вдруг расхохотался:
— Вот уж никогда не думал, что придется мне начинать свою работу с купанья среди льдин! Дважды в сутки… Нелегко, оказывается, быть первопечатником!
Холодный, пахнущий снегом ветер все усиливался. Глухо шумели, раскачиваясь, могучие деревья. С реки доносился непрерывный шорох шуги. Но ничто уже не тревожило Ефима Осиповича. Он ворошил палкой ярко пылающий костер, и в каждом его движении чувствовались спокойствие и уверенность.
В грозу
Большой полосатый окунь сорвался с крючка и, блеснув чешуей, шлепнулся в воду. У берега колыхнулись и исчезли отражения островерхих елей, на гребнях кругов рассыпалось оранжевыми серпами подкрашенное вечерней зарей облачко.
— Эх, жаль! — вырвалось досадливо у Павлика. — Такой окунище!..
Мальчик посмотрел на пихту, за косматую ветку которой зацепился крючок удочки. Ветка была высоко, до нее не доставала рука. Павлик потянул за удилище. Крепкая леска зазвенела, словно струна, и крючок еще глубже впился в сук.
— Авария? — послышался голос бесшумно подошедшего. сзади Петра Тихоновича. — Как же ты так неосторожно…
Он запустил руку в ведерко, где слабо трепыхалась полусонная рыба, потом легонько подергал за леску и посоветовал:
— Оставь до завтра. Утром залезешь с топором на дерево, отрубишь ветку. А сейчас пора спать.
— Очень уж хорошо сегодня клюет!.. — сказал Павлик, вздохнув.
— Перед грозой всегда так, — ответил Петр Тихонович.
— А разве будет гроза? — удивился мальчик.
Петр Тихонович молча показал на небо. Только теперь Павлик заметил, что с востока из-за тайги надвигается большая черная туча. Словно хищный зверь, она подкрадывалась к реке, и синий гребень ее висел над самой сторожкой.
— Не нравятся мне грозы, которые идут с востока, — озабоченно произнес Петр Тихонович, теребя маленькую черную бородку. — Как нагонит ветром в запань воды, того и гляди, несчастье случится…
Петр Тихонович работал на сплавном рейде сторожем. Он следил за лесной гаванью, вернее — не за самой гаванью, а за теми укреплениями, что удерживали на месте сотни тысяч бревен.
Весной, когда вскрывалась река Тасеева, из таежных глубин к месту ее впадения в Ангару начинал двигаться непрерывным потоком лес. Он шел днем и ночью, и ни одно бревно не проходило мимо заграждения, устроенного сплавщиками между левым берегом и островом, что протянулся посреди реки. Лес так плотно забивал эту глубокую протоку, что на всем ее пространстве — полкилометра в ширину и два километра в длину — люди могли ходить по бревнам, не боясь провалиться в воду. Да и воды-то здесь почти не было видно, она лишь кое-где сверкала в щелях между нагроможденными друг на друга бревнами.
Легко представить, с какой огромной силой напирал весь этот лес на заграждение. Достаточно было бы отдельным бревнам прорваться в какую-либо лазейку, и вслед за ними в пролом хлынула бы на широкие просторы Ангары вся масса древесины…
Но прочное заграждение, построенное самыми опытными мастерами, надежно сдерживало бревна. Его, в свою очередь, поддерживали четыре стальных каната, каждый толще руки взрослого человека. На берегах эти канаты были прикреплены к глубоко врытым в землю огромным столбам. И люди выводили из гавани столько леса, сколько им требовалось для вязки очередного плота. Бревна равномерно двигались к паровым и электрическим сплоточным машинам, которые связывали их в «пучки», по пятнадцать — двадцать кубометров каждый. Составленные из таких «пучков», громадные плоты прицеплялись к катерам и пароходам, и сибирская древесина начинала свое путешествие во все концы страны.