Пока добрался до конца путика — совсем стемнело. И решил я назад идти не по своему следу, а самым коротким путем: через хребет к ближней деревне и уже оттуда по торной дороге — домой.
Вышел из тайги, обогнул последний перелесок — впереди огоньки засверкали. И так мне захотелось скорее попасть в теплую избу, что невольно прибавил шагу, хотя от усталости еле ноги волочил.
В километре от деревни пруд был. Через него я и направился к дороге.
На открытом месте еще холоднее показалось: тянул навстречу ветер, да такой резкий, что до костей пробирал.
Поднял я воротник, втянул голову в плечи и шагаю, не глядя под ноги. Вышел на середину пруда, и тут…
Что дальше произошло — мне в тот миг совсем непонятно было. Под ногами что-то качнулось, хрустнуло, и… я полетел в пропасть.
Очнулся по колено в липкой грязи. Вокруг кромешная тьма, только над головой беловато-серое пятно виднеется.
Много времени прошло, пока я понял, что попал под лед. Но почему пруд оказался вдруг без воды?
И так и этак думал я, пока не вспомнил, что колхоз не стал чинить осенью мельничную плотину: переносилась у них мельница на другую речку. И вот не выдержала заброшенная плотина до весны, прососала ее вода и ушла. А провалился я, по-видимому, в прорубь, где женщины белье полоскали. Затянуло ее тонким льдом, замело снегом, и получилась западня…
Однако долго размышлять не приходилось. Рукавицы и валенки промокли насквозь, руки и ноги совсем окоченели. Надо было выбираться из западни, пока не замерз. Но как? До края проруби я даже кончиками пальцев достать не мог.
Тут мне в голову пришло, что раз воды в пруду нет — должен лед осесть, потрескаться. Осталось только разыскать большую щель и через нее на поверхность вылезть.
Сделал в одну сторону несколько шагов — угодил в яму с водой. Пошел в другую сторону — жидкая, непролазная грязь, чуть не до пояса. Может, и была где-нибудь твердая отмель, да как ее в темноте разыщешь? И уходить-то далеко опасно: запутаешься, пропадешь…
Вернулся к проруби, стал. Слышу, в деревне петухи пропели: значит, полночь. Люди давно спят, и никому из них даже не приснится, что за огородами человек в беду попал. И так горько на душе сделалось, хоть реви благим матом…
А стужа до самых костей пробирает. Ноги ниже колен словно деревянные стали, и пальцы на руках не сгибаются. Одежда заледенела, чуть повернешься — гремит, будто железная.
Чувствую: до утра не выдержать…
Начал я подпрыгивать да приседать, чтобы хоть немного согреться. Для этого пришлось отойти от проруби в сторону: ил под ней уже замерз, и такими комьями, что никак на них нельзя было стоять.
В это время и мелькнула у меня спасительная мысль: ведь из мокрого ила на морозе можно любую гору сложить! А мне, чтобы выбраться из-подо льда, нужен бугорок высотой не больше метра.
Взялся я за работу. Ногами, прикладом сгребаю грязь в одну кучу, под прорубь. И едва успеваю разровнять ее тонким слоем, как она тут же замерзает.
Дело пошло быстро. Слой за слоем накладывал я на свой холмик, пока не поднялся он чуть не до пояса.
И вот встал я на него, вцепился руками за край проруби и выбрался на лед.
Как добрел до деревни — помню плохо. Спотыкался, падал, полз… Помню, как ввалился в первую избу, поднял там переполох… А дальше ничего не знаю.
Пришел в себя утром, в постели. Вижу: у кровати женщина сидит, ноги мне какой-то мазью растирает.
— Целы? — спрашиваю.
— Целы! — говорит. — Дня через два хоть опять в тайгу. Только под лед больше нырять не советую.
Рассмеялись мы оба. И так мне радостно стало, словно второй раз на свет родился.
А в тайгу я и в самом деле скоро пошел. Правда, не через два дня, как говорила женщина: ошиблась она малость. Да это и неудивительно — ведь она не врач была, а простая колхозница.
Филя-следопыт
Шел я однажды в деревню Ганину вместе с охотником из соседнего колхоза Филей Мухиным. Это был могучий детина с крупными, решительными чертами лица, словно высеченный из цельной глыбы гранита. О его силе и отваге ходили легенды. Рассказывали, что во время войны, будучи разведчиком, Филя проник однажды в тыл врага и похитил из штаба фашистского полковника, но, не рассчитав силы, так крепко стукнул гитлеровца кулаком по голове, что тот надолго потерял сознание. Тогда Мухин взвалил восьмипудового «языка» на плечи и несколько километров тащил его на себе…
Мухин не любил многословия и выражал свои мысли короткими, предельно сжатыми фразами. «У нашего Фили каждое слово на вес золота, — посмеивались колхозники. — Уж если скажет, как отрубит».
Почему в деревне называли Мухина уменьшительным именем, неизвестно. А звали его так все: и старики, и молодежь, и дети. Филя к этому привык и не обижался.
По каким делам шел Мухин в Ганину, не знаю. На мой вопрос он ответил только одним словом:
— Надо.
Я не приставал к нему с расспросами, и мы долгое время пробирались среди обгорелого колодника молча. Только когда тропинка завела нас в лес, Филя несколько оживился. Зорко вглядываясь в хвойную чащу, он сказал:
— Скучное это время — лето.
— Почему? — удивился я.
— Охотиться нельзя, — пояснил Мухин. — Промысел только с осени начинается.
Мы шли по широкой, густо заросшей пихтачом пади. Где-то в стороне звенел ручей. Пахло прелым валежником и нагретой солнцем хвоей.
Филя шагал неторопливо, но размашисто. Его не задерживали ни нагромождения бурелома, ни цепкие заросли шиповника, и, чтобы не отстать от него, я вынужден был временами почти бежать. Мухин тогда оглядывался и добродушно посмеивался: «Неловок же ты в тайге!» Но шагу не сбавлял.
Вдруг Филя остановился и начал рассматривать что-то на земле. Подойдя ближе, я увидел еле заметную черточку поперек тропы. Можно было подумать, что кто-то слегка царапнул мягкую почву концом заостренной палки.
Низко согнувшись, Мухин прошел в сторону от тропы и, возвратясь, уверенно заявил:
— Волк проплелся с капканом. Цепь оборвал. Час тому назад.
Такой вывод меня удивил. Откуда все это стало известно Филе? Мало ли кто мог оставить черточку на земле!
— Гляди, — показал мне следопыт на свежий лист, сорванный кем-то с малинового куста. — Капкан зацепился за куст и сорвал этот листок. Лежит на самом солнцепеке, а не завял. Значит, не больше часа с того времени прошло.
— А почему вы думаете, что волк оборвал цепь?
— Потому что капкан приковывается цепью к колодине, а ее зверь за собой не волочил. Колодина оставила бы не черточку, а целую борозду.
— Но в капкан мог попасть и какой-нибудь другой зверь: медведь, рысь… — продолжал я возражать уже с единственной целью — полнее узнать все такие понятные для следопыта приметы. — На земле отпечатка лап не видно.
— Мог, конечно, и другой, — согласился Филя. А только медведя здесь мало, а рыси и совсем не встречается. Скорее всего волк: много их развелось. В Ганинском колхозе специальное звено волчатников выделено — три человека. Надо думать, что это их капкан.
Мухин помолчал и добавил:
— Придется нам проведать этого зверя. Он где-нибудь недалеко.
И, не спрашивая моего согласия, Филя нырнул под густые пихтовые ветки. Мне не оставалось ничего другого, как последовать за ним.
Теперь Мухин шел медленно, стараясь не шуметь. Мне казалось, что он ориентировался не столько по следам, кое-где оставленным капканом, сколько по наиболее вероятным лазам зверя.
Скоро мы вышли к ручью. Тут Филя на минутку задержался и молча показал пальцем на песок: на берегу отчетливо выделялись отпечатки волчьих лап. Один из них, на мокром иле, еще не успел наполниться водой, и это подтверждало предположение Фили, что зверь прошел совсем недавно.
Перепрыгнув через ручей, хищник углубился в заросли ельника. Мухин, с усмешкой покачав головой, прошептал: