— И дичи много, — вставил я.
— Много, — согласился сосед. — Был я вчера в одном месте. Вот уток-то!.. Девять кряковых принес!
— Де-вять?! — изумился я. — Иван Ильич, где это место?
— На лывах.
— A-а… Бывал я там.
— Ну что?
— Посидел, посидел, да и ушел с пустыми руками.
— Значит, место плохое выбрал. Пойдешь со мной?
— Пойду, — согласился я.
Вечером мы были на лывах — крошечных заболоченных озерцах, у берегов заросших камышами и осокой. Разделенные сухими гривами[10], они тянулись полосой к топким и непроходимым торфяным болотам.
Я сел у широкой лывы, густо заросшей кустами. Иван Ильич выбрал маленькую, пересеченную частыми гривками.
— Иди ко мне! — звал он. — Уток на двоих хватит!
Я не пошел: мне мое место казалось лучше.
Начало смеркаться.
Затихли дневные птицы, лес наполнился загадочными звуками. На высокий пень бесшумно опустилась сова. Над водой мелькнула летучая мышь.
В воздухе раздался характерный посвист крыльев: утки вылетали на ночную кормежку.
Там, где сидел Иван Ильич, один за другим грохнули два выстрела. В вечерней тишине было слышно, как бросилась в воду собака. Над болотами запахло порохом.
Я взвел курки. Казалось, вот-вот в бледно-розовом отсвете вечерней зари мелькнут знакомые силуэты крякв…
Иван Ильич снова выстрелил. Моя собака нетерпеливо заворочалась в кустах.
«Прилетят!» — успокаивал я себя.
Но уток не было.
А Иван Ильич все стрелял и стрелял.
Наконец надо мной пронесся одинокий чирок. Я выстрелил, и он упал в камыши.
Стемнело. Треща сучьями, ко мне подошел сосед.
— Восемь штук, — произнес он.
— Один, — ответил я.
Лукаво прищурив глаза, сосед улыбнулся.
Я молча поправил патронташ, закинул за плечо ружье.
Тут Иван Ильич взял меня за руку.
— Смотри! — указал он пальцем на воду.
Лыва была сплошь покрыта ряской — маленькими пловучими листочками.
— Ничего не видишь?
— Ничего…
Ильич подвел меня к своей лыве:
— А здесь?
Тут слой ряски был перекрещен во всех направлениях узкими полосками чистой воды. Я понял, что это следы плававших уток, и в голове у меня моментально вспыхнула догадка.
— И это всё? — спросил я с некоторым разочарованием.
— Чего ж еще? Ясно: много следов — много уток. А ты думал: где вода, туда они и летят?.. Не-ет. Любимые места у них есть… — И охотник начал рассказывать: — Смотрю я на воду и вижу, когда тут была дичь. Вот широкая чистая полоса — это утка только что проплыла. Дальше полоски поуже, начало их затягивать — ясно, что плавали не сейчас. А вон там совсем чуть заметная линия — это со вчерашнего дня. Теперь ясно? Дело-то проще простого!
Спичка
Однажды Максимыч, встретив меня на улице, сообщил:
— На прошлой неделе вывез я в поле падаль, устроил лабаз. Думал — волки придут. А волков этой зимой и днем с огнем не сыщешь! — И, пряча в усах улыбку, добавил: — Сегодня ночью лиса там была…
Я насторожился.
— Подкараулим? — предложил Максимыч.
— Конечно! — подхватил я.
— А приходилось тебе бывать на лабазе? — спросил охотник.
— Нет, — сознался я.
— То-то! Слушай, что буду говорить, да на ус мотай! — И Максимыч начал посвящать меня в тайны охоты на лабазе — Самое главное — тишина. Кашлять и разговаривать нельзя, курить нельзя, ходить по снегу нельзя…
— Как это не ходить? — перебил я. — У нас крыльев нет.
Максимыч стукнул меня пальцем по лбу:
— Соображать надо! Зверь боится следов человека. А мы поедем верхом на конях, с седел заберемся на лабаз, кони же пойдут дальше. Понял?
Я кивнул головой, втайне досадуя, что сам не додумался до такой простой вещи.
На заходе солнца мы выехали из деревни. За спиной у Максимыча сидел сынишка Павка — он должен был отвести коней обратно.
Долго ехали по полю, спустились к перелеску. Тут охотник молча показал в сторону: снег был прострочен ровным пунктиром лисьих следов.
В двух десятках шагов от падали росло несколько густых елок. Между ними был искусно замаскирован деревянный помост — лабаз, на который мы и взобрались с седел.
И вот затихло вдали звяканье стремян, в сумерках расплылся горизонт. Среди елок прорезался рог луны. Мы остались одни среди тишины и безлюдья.
Максимыч долго усаживался, кутался в собачью доху, обламывал веточки. Я положил двустволку в развилину сучьев.
Подмораживало. Снег из розово-белого превратился в светло-синий. Из перелеска выползла темь. В поле, на дороге, слышался скрип полозьев.
— Хочется курить… — чуть слышно шепнул я.
Максимыч погрозил пальцем.
Время тянулось медленно. Затекли согнутые ноги, стала ныть поясница. Хотелось спрыгнуть вниз, походить по хрустящему снегу.
Поле и перелесок окутала ночь. Напрягая зрение, мы всматривались вперед. Казалось, что вот-вот мелькнет темно-серый силуэт лисицы, зашуршит снег. Я взвел курки, удобнее положил ружье.
Шли часы. Лисицы не было. Мы устали прислушиваться к случайным шорохам и уже не вздрагивали, когда мимо бесшумно проносилась сова.
— Не придет! — махнул рукой Максимыч и, прислонясь спиной к стволу дерева, стал дремать.
Я последовал его примеру…
На восходе солнца подъехал Павка. Мы опустились в седла, с наслаждением стали на стременах.
— В чем же дело? — недоумевал Максимыч.
Отъехали в сторону, и нам бросился в глаза свежий лисий след: он тянулся прямо к падали, затем круто поворачивал и снова скрывался в перелеске.
— Испугалась, — сказал Максимыч. — Чего?..
И вдруг он присвистнул и, обернувшись ко мне, укоризненно покачал головой:
— А еще охотник!..
Я посмотрел вниз. Там, где лиса бросилась в сторону, на снегу лежала спичка.
— Ты? — спросил Максимыч.
— Да, — ответил я, вспомнив, что вчера вечером, закуривая по дороге, спичку бросил в сторону.
Я не знал, куда деваться от досады.
А Павка всю дорогу хохотал и трунил:
— Лисица-то хитрее вас оказалась!..
Белая рубашка
Мы с Павликом собирались на рыбную ловлю. Накопали червей, собрали удочки, взяли по ведерку для улова.
— Пошли! — скомандовал я тоном старшего.
У ворот нам встретилась старушка-соседка. Подгоняя хворостинкой гусей, она, подслеповато щурясь, посмотрела нам вслед и пожелала:
— Наловить вам по полному ведру!
— Спасибо, бабушка, — ответили мы.
Сидевший на лавочке дед Илья сказал:
— Павлик наловит, а Николай — нет. Зря и ведерко берет!
Я обиделся: с чего это дед взял? Павлик и удить-то не умеет, только разговаривает да шумит. Если б дед знал это, то не стал бы так говорить…
Мы вышли за околицу и по лесу спустились к реке.
На берегу тихой заводи выбрали себе места и забросили удочки. Чуть слышно плеснули грузила, зеркальную гладь всколыхнули легкие круги, и все смолкло.
Я смотрел в воду. Там отражались деревья и бескрайное небо с белыми облаками.
— Клюнуло! Клюнуло! — закричал вдруг Павлик и выбросил на песок большого окуня.
«Сейчас клюнет и у меня», — подумал я и склонился над удочкой.
— Какой большой! — кричал Павлик. — Я думал, что леску порвет!
— Тише! — рассердился я. — Рыбу пугаешь.
— Она меня не боится, — ответил Павлик.
И действительно: он то и дело выдергивал из воды окуней. Пока я поймал одного, у него было уже больше десятка.
— Дед правду сказал! — радовался Павлик.
— Просто тебе попалось хорошее место! — буркнул я с завистью.
— Давай поменяемся, — великодушно предложил Павлик.
— Давай! — согласился я.
Мы поменялись. И странно: у Павлика опять начался клев, а мой поплавок лежал, как примерзший. От досады я готов был плакать…