Вокруг стояла такая безмятежная тишина, что меня невольно стало клонить в сон. И я уже собрался было прилечь на траву, в тени берез, как заметил, что над плесом бесшумно кружит ястреб. «Высматривает добычу», — подумал я.
В это время ястреб камнем упал вниз, на тихую гладь речного залива. Он когтями впился в спину щуки, на секунду приподнял ее над водой. В следующий миг щука рванулась, снова погрузилась в воду. Разбрызгивая в стороны воду, промчалась она со своим наездником до середины реки и вдруг нырнула вглубь. Или крепко засели когти ястреба в щучьей спине, или хищник совсем одурел от жадности, но только он не выпустил щуку, даже когда та потянула его вниз. В последний раз взмахнул он крыльями, силясь подняться, и… исчез под водой. К берегам, всколыхнув камыши, побежали волны, по течению проплыло перышко, и все смолкло. Над рекой снова разлилась сонная тишь.
Хитрая белка
Был ясный осенний день. Лесные жители хлопотливо готовились к встрече зимы: бурундуки шныряли среди валежника с туго набитыми защечными мешками, кедровка прятала во мху орехи, мышь тащила в норку пучок сухой травы.
В кустах работала белка: она разыскивала на земле опята и развешивала их на сучьях для сушки. Зверек был очень занят своим делом и даже не заметил, что я подошел совсем близко.
В это время над лесом появился ястреб. Белка тревожно цокнула и бросилась в сторону. Хищник, сложив крылья, комом упал вниз. Но он промахнулся: проворный зверек одним прыжком взметнулся на толстую сосну.
И тут началось состязание в ловкости. Вытянув вперед кривые когти, ястреб ринулся на белку. Зверек успел скрыться за стволом дерева, и хищник, черкнув крылом по коре, с разгону пронесся далеко вперед. А когда он повернулся, белка была уже на противоположной стороне…
Так повторялось несколько раз. Белка ловко кружилась вокруг ствола, поднимаясь по спирали, все выше и выше.
Вот она уже достигла середины дерева, на миг задержалась возле одинокого сука… Хищник снова бросился на свою жертву. Тут зверек изогнулся и юркнул в дупло. Кончик пышного хвоста мелькнул перед крючковатым ястребиным клювом и исчез.
Ястреб бесцельно повертелся вокруг сосны, затем скрылся в лесу.
И мне показалось, что, улетая, хищник в бессильной злобе щелкал клювом.
Лесная драма
Это было декабрьским вечером. Холодное солнце скатилось за лес, из кустов выползли синие тени. На мглистом небе стыло фиолетовое облачко, по еловым верхушкам взбиралась ледяная луна.
Все цепенело от мороза. Изредка гулко трещали деревья; звук, словно ружейный выстрел, долго перекатывался над тайгой. Каркнет ворона — и опять эхо несколько раз пронесется в морозной мгле…
Я весь день гонялся за волком: он с капканом на задней лапе и звенящим обрывком цепи путался по тайге еще со вчерашней ночи. В конце концов я все-таки настиг зверя и пристрелил. Теперь он лежал у меня на плечах, и я, сгибаясь под тяжестью ноши, едва передвигал ноги. Лыжи глубоко тонули в сыпучем, как сахарный песок, снегу, по спине струился пот, на воротнике полушубка намерзли сосульки, и от меня столбом валил пар.
Наконец показался дым нашей избушки; он поднимался из трубы прямой колонной и исчезал в сине-дымчатом небе.
Я остановился на краю полянки передохнуть и стал свертывать папиросу. В это время над тайгой показалась стайка тетеревов. Они летели с полей, где весь день копались в одоньях увезенных скирд.
Над полянкой тетерева снизились и, блеснув черно-синим отливом крыльев, со всего размаху, словно в воду, бултыхнулись в сугроб. Взметнулась снежная пыль, раздался шорох, и все замерло. Тетерева исчезли.
Я знал, что тетерева, рябчики и куропатки на ночь скрываются под снегом. В рыхлом снегу входное отверстие сейчас же засыпается, птицы лезут вглубь и в тепле преспокойно ночуют. Правда, это не всегда бывает безопасно. Случается, что после оттепели ночью ударит мороз, снег покроется ледяной коркой — настом. Птицы не могут пробить наста и погибают.
Но сейчас подснежным квартирантам эта опасность не угрожала, и, чтобы их не беспокоить, я решил обойти полянку стороной.
Вдруг между кучами валежника показалась ласка. Гибкая, длинная, почти не отличимая от снега, с хищно сверкающими бусинками глаз, она бесшумно подкрадывалась к крайней тетеревиной ямке. Я схватил ружье, но было уже поздно. Ласка метнулась в ямку. Послышалась возня, и тетерев взвился в воздух.
«Улетел!» — подумал я, но тут же увидел, что ласка болтается на спине тетерева. Она никак не хотела упустить добычи!
Тетерев метался из стороны в сторону, поднимался все выше и выше. Вот он вместе со своим наездником почти скрылся в сумеречном небе.
Я уже хотел идти, как вдруг косач тяжело плюхнулся в снег между елок. Победитель с окровавленной мордочкой оторвался от перегрызенной шеи, торжествуя вскочил на добычу.
Вскинув ружье, я выстрелил — хищник упал.
От выстрела вылетели из-под снега остальные тетерева, в беспорядке понеслись в разные стороны. Покой ночевки был нарушен.
Цена жизни
Три дня в тайге выла пурга. С треском ломались деревья; в воздухе вихрились тучи снега; ветер слепил глаза, валил с ног.
Мы с Максимычем безвыходно сидели в теплой лесной избушке, прислушивались к таежному гулу и, томясь от безделья, до одури спали и играли в шашки.
На четвертый день, к обеду, погода стала меняться: притих ветер, посветлело небо.
— Пойдем, — заторопился Максимыч, — проверим капканы.
— Проверим, — охотно согласился я, хотя знал, что в такую погоду звери тоже отсиживаются в логовищах.
Мы с трудом открыли дверь — избушка до крыши была занесена снегом.
Над тайгой торопливо неслись клочья туч, в их разрывах мелькало бледно-голубое небо. Изредка сыпалась сухая, колючая крупа. Глухо шумели деревья.
— Будет мороз, — определил Максимыч.
Линия капканов начиналась сразу от избушки, пересекала две пади и оканчивалась в глухой чаще.
Максимыч быстро шел по знакомому пути. Я еле поспевал за ним и с трудом узнавал местность: повсюду громоздились новые заломы, высились пухлые сугробы. Капканы наши завалило снегом; откапывать их и ставить заново не было времени: короткий день кончался.
На полдороге Максимыч остановился:
— Придется ночь переждать. Поворачивай обратно!
Вдруг он снял шапку и настороженно замер, глядя вперед.
Я тоже прислушался. Из-за мелких елочек донеслось тихое подвыванье. Можно было подумать, что скулит привязанная на цепь голодная собака.
— В капкане… — чуть слышно шепнул Максимыч и, сдернув с плеча ружье, заскользил меж кустов.
Я поспешил за ним.
Мы подошли к елочкам. Сквозь ветки на белизне снега мелькнуло рыжевато-бурое пятно.
— Лисица! — догадался я, готовясь добить ее выстрелом в голову.
Внезапно бурое пятно метнулось в сторону и исчезло.
— Что такое? — изумился Максимыч.
Сквозь ельник мы напролом бросились вперед.
Из железных челюстей капкана торчала окровавленная лапа; лисьи следы вели в кусты, рядом тянулась струйка крови.
Максимыч намочил слюной палец, поднял вверх и буркнул:
— Ясно!
— Что? — не понял я.
— Нам бы надо против ветра двигаться, — разъяснил охотник, — а мы по ветру шли. Лисица нас учуяла, может быть, километра за два. Ну и отгрызла лапу, чтоб уйти…
Я молчал, пораженный. Наконец нерешительно предложил:
— Попробовать догнать?
Максимыч, не отвечая, повернул лыжи обратно. Всю дорогу он угрюмо сопел и только у самой избушки, отряхиваясь от снега, произнес:
— Дорого заплачено за жизнь!.. — И, помолчав, укоризненно добавил: — А ты говоришь — догнать…
