— Ну, ты, Бурка, шевелись!
К полудню дорога размякла. Бедные лошади! Сколько мучений принёс им этот день! Они беспрерывно проваливались в глубокий снег и нам то и дело приходилось вытаскивать их, переносить на себе вещи и сани. Но нужно представить себе нашу радость, когда, ещё далеко до захода солнца, мы увидели впереди ледяное поле Можарского озера. На противоположной стороне, там, где протока соединяет два смежных водоёма, показалась струйка дыма. Это была Можарская рыбацкая заимка. Лошади, выйдя на лёд, прибавили шагу, и скоро мы услышали лай собаки.
Нас встретил рослый старик с большой седой бородой. Он молча подошёл к переднему коню, отстегнул повод и стал помогать распрягать лошадей. Старик часто покрикивал на людей, торопил всех; можно было подумать, что мы его давнишние знакомые.
— Вот и к нам люди заглянули, — наконец, сказал он, когда распряжённые лошади стояли у забора. — Добро пожаловать, человеку всегда рады! — продолжал старик, поочерёдно подавая нам свою большую руку. Это был рыбак из Черемшанского колхоза, дед Родион.
Люди расположились в поставленных на берегу палатках, а вещи сложили под навес, где хранились рыбацкие снасти.
Хозяин гостеприимно предложил мне и моему помощнику Трофиму Васильевичу Пугачёву поселиться в избе. Это было старое зимовье, стоявшее на пригорке у самого обрыва. Когда мы вошли в него — уже вечерело. Тусклый свет, падающий из маленького окна, слабо освещал внутренность помещения. Зимовье было разделено дощатой стеной на кухню и горницу. В первой стоял верстак, висели сети, починкой которых до нашего прихода занимались жена и дочери рыбака. Горница содержалась в такой чистоте, будто в ней никто и не жил. Пол, столы, окна были добела выскоблены, как это вообще принято в Сибири, и все остальные вещи носили отпечаток заботливости хозяйки.
Через полчаса горница была завалена вьючными чемоданами, свёртками постелей и различными дорожными вещами. Нам предстояло прожить на заимке несколько дней, перепаковать груз, приспособив его к дальнейшему пути, и обследовать район, прилегающий к Можарскому озеру.
Распаковывая на полу вещи, я случайно заметил выглядывавшие из-под занавески чёрные лапы какой-то большой птицы. Это оказался белый лебедь. Он, будто испугавшись шума, который мы принесли с собой в горницу, забился в угол. Птица была крупных размеров, с роскошным оперением. Я знал, что в этих местах лебеди не живут, и, любопытствуя, сейчас же спросил о нём старика.
— С прилёта остался, — был его короткий ответ. После того, как вещи были распакованы и горница приняла совсем другой вид, мы сели ужинать. Хозяйка подала на большой сковороде сочно изжаренных на масле с луком свежих сигов. Запах этого вкусного блюда уже с полчаса дразнил наш аппетит. Ну, конечно, не обошлось и без стопки водки — с дороги было положено!
Сиги, как известно, рыба вкусная, а тут и приготовлена она была замечательно, по-таёжному, а посему — пришлось выпить по второй. Старик повеселел, стал разговорчив, и хозяйка, видя, что дело может затянуться, стала налаживать вторую сковороду рыбы.
— Лебедь-то этот в прошлом году на озере жил, — вдруг почему-то вспомнил рыбак про птицу. Мы насторожились, и обычный застольный разговор сразу оборвался.
— Вот уже и много времени прошло, как его с озера принесли, — продолжал он, — а забыть не можем. Жалко птицу…
И старик стал рассказывать нам печальную историю этого лебедя.
Зная хорошо природу и жизнь птиц, он рассказывал красочно, а то, что он сам был свидетелем происшествия на озере, делало его повествование правдивым. Рассказывал он взволнованно, не обрывая фраз, видно было, что старик не впервые вспоминал об этом, и, вероятно, всегда, как и в этот раз, пригорюнившись, слушала его рыбачка…
Поздно, уже ночью, я вышел из избы. В палатках было тихо. Отдыхали лошади, спала тайга. Сквозь ночную тьму на востоке вырисовывались белые гряды Саянских гор. Они, как и всё окружающее, спали под покровом темноты.
Я вернулся в горницу и, находясь под свежим впечатлением, написал тогда же рассказ про лебедя так, как сложился он в моём воображении.
В предутренней прохладе дремали седые вершины Саян. Ещё робкие, но уже яркие лучи утреннего солнца играли по безоблачному небу. Склоняясь, они падали на горы и, ломаясь, то исчезали в цирках, то внезапно появлялись, освещая скалы и снежные вершины гольцов.
Внизу, прикрывая равнины, лежал густой туман. От прикосновения лучей солнца он дрогнул, качнулся и будто в испуге стал отступать в глубь гор. Там, раздираясь о выступы скал, он редел и спускался на дно глубоких ущелий.