Мицубиси встретил Веру подчеркнуто приветливо. Он провел рукой по лицу, словно отгоняя мрачное настроение, пошел навстречу.
Вера опустилась в низкое кресло, стоявшее около круглого, красного дерева столика.
Молчание длилось минуту. Так было принято в японском обществе при встрече с друзьями или близкими людьми.
— Может быть, вы были заняты? — осведомился Мицубиси.
— Да, Мицубиси-сан, работы очень много.
— Расскажите, чем вы были заняты последнее время.
Выслушав ее отчет, маркиз попросил:
— А теперь о себе расскажите.
— Что же рассказать? — улыбнулась Вера. — Вам все обо мне известно… — Вера задумалась.
— О чем думаете? — неожиданно спросил Мицубиси, снимая очки.
Вера пожала плечами, заговорила:
— Глядите, как красив закат на море. Вспомните вершину Фудзи, удар колокола над Митцури и стаю журавлей… Я скучаю по Токио… Яхта режет волну, и белый парус полощется по ветру…
— Следует записать сказанное вами, — рассыпался в любезности Мицубиси и пригласил девушку к столу.
В миниатюрных тарелочках из сатсумского фарфора лежали ски-яки[27], темпура[28] и суси[29]. Стояло бенти — маленькая позолоченная мисочка со спаржей.
— Не боги, а люди создают радости в жизни, — весело отметил маркиз. — За нашу дружбу, Вера-сан!
Маркиз поднял чашечку с горячей сакэ.
Со сдержанной улыбкой Вера прочитала в ответ стихи:
Глаза Мицубиси заискрились. Вместо допроса получалась непринужденная светская беседа. И маркиза это не смутило. Он продолжал говорить любезности.
— Мне пора! За меня никто не будет работать, — неожиданно спохватилась Вера.
продекламировал маркиз.
Вера натянула перчатки, надела шляпу.
— Не сердитесь, Вера-сан, что задержал вас. Холодный рис, говорит наш народ, и холодный чай терпимы, но холодное слово невыносимо.
— Что вы, Мицубиси-сан? Мне у вас понравилось.
— Вы любите цветы?
— Очень.
— Посмотрите на мой сад.
Они вышли через стеклянную дверь. Вечнозеленые мимозы полукольцом охватывали посыпанную песком площадку. Цвели олеандры, дорогие и редкие в этих краях японские камелии и рододендроны.
— Мы, японцы, — хранители цветочной культуры, — говорил Мицубиси, переходя от клумбы к клумбе. — Вот этот очень редкий вид рододендронов доставлен с южных берегов Нанбу-Шоте. А этот кактус найден мной в глухом ущелье Редфильдовых скал. Кажется, это единственный экземпляр из той породы кактусов, которые цветут круглый год.
Вера протянула руку, чтобы тронуть мясистый стебель кактуса, усеянный чешуевидными листьями.
— Осторожно, — отводя ее руку, предупредил маркиз, — цветы ядовиты.
Они подошли к клумбе, обложенной розовым мрамором. В голубоватом сиянии, льющемся из растворенной двери, сверкали шары хризантем.
Вера оправила прическу, проговорила:
— Хризантема — любимый цветок в Японии. Она украшает скромные садики и большие нарядные парки моей второй родины. Я люблю хризантему. Она не боится ни морозов, ни других невзгод.
— Вы патриотка? — неожиданно спросил маркиз.
— Я люблю прежнюю, патриархальную Россию, люблю русских людей. Поэтому я и пошла к вам работать.
Мицубиси широко взмахнул рукой.
— Для России настанут лучшие времена. В содружестве с Японией ее будущее обеспечено. Вместо хищного двуглавого орла на русских знаменах скоро будет красоваться хризантема…
В этот вечер маркиз на автомобиле привез Веру домой. Они постояли несколько минут у ворот, разговаривая по-японски.
Хмурым взглядом проводил Кузьмич элегантно одетого японца и автомобиль под японским флагом. На приветствие Веры не ответил, отвернулся. Озабоченная поведением старого моряка, Вера прошла в столовую.
Они заканчивали ужин, когда в комнату вошел Кузьмич. Он был в старом морском бушлате. На его лице отражалась непреклонная решимость.
— Разрешите доложить, ваше превосходительство, — Кузьмич приложил руку к обветшалой бескозырке.
— Что с тобой, Кузьмич? — удивленно спросила Агния Ильинична.
— Негоже мне, русскому моряку, под чужим флагом крейсировать, — твердо ответил Кузьмич.