— Да я, дедушка, со всей душой…
— Не торопись, сокол! Век прожить — не поле за сохою пройти. Галя тонкой души человек: разобьешь хрусталь, не склеишь. Сердце матери понимаешь или нет?
— Нет моей силушки глядеть на нее, лучше бы уж меня вместо Ильи порубали…
Недолго пролежал Тихон в госпитале. Молодость брала свое. Не дожидаясь, пока Михей разрешит вернуться в бригаду, как-то вечером почистил коня, расчесал гриву. Мимо коновязи проходила Галина. Тихон посветлел.
— Куда собрался? — спросила она.
— На свадьбу!.. «Пуля меткая мне свахою была, с саблей острою обвенчала меня…» — пропел Тихон слова старинной казачьей песни.
Галя укоризненно качнула готовой.
Тихон стремительно обнял женщину. Галя оттолкнула его.
— Не балуй, Тихон!
Смутившись, Тихон отошел к коню. Подтянул подпруги, взял стремя. Вышедший из дома Михей схватил его за рукав.
— Кто же за тебя, комбриг, на перевязку пойдет? Куда это пала твоя думушка?
Тихон опустил стремя.
— У кого думы нет, тому и забота-кручина плеч не давит. Бои вон идут, а я разлеживаю.
— Ты это всерьез?
— Да.
Михей рассвирепел.
— Ты, что же, в чужом монастыре со своим уставом жить хочешь? А ну, марш на перевязку. Здесь комбригов нет.
Галя засмеялась. Весело стало на сердце оттого, что такой громадный детина от крика щупленького деда виновато опустил голову и, тихонько ступая, удалился.
Михей собственноручно расседлал комбриговского коня.
Ночь. Госпиталь погрузился в сон. Горсть песка ударила в оконное стекло. Галя выглянула наружу.
Тихон подседлал коня: не привык он менять своих решений. Увидев Галю, обрадовался. Обняв ее, притянул к себе, поцеловал.
— Уезжай! С глаз долой! — оттолкнув его, зло кинула Галя.
Тихон прикусил губу. Кровь ударила в голову. Припомнились слова матери: «Бедность да нужда какой женщине не в тягость?» Хоть и говорят, что насильно ее выдали замуж, но все-таки сумели выдать, смогли заставить.
— Или негож я тебе? Как и тот раз, богатства ищешь?
Галя отшатнулась от Тихона, прикрыв пылающее лицо полушалком, побрела в избу, приникла к разметавшемуся во сне сынишке, заплакала.
— Горе ты мое горькое, радость ты моя светлая, — шептала она.
ГЛАВА 19
Во втором часу ночи Костров возвращался с партийного собрания. Настроение у него было хорошее, приподнятое. Неплохой доклад сделал Шадрин, уверенно говоривший о скорой победе. Коммунисты хабаровской организации объявили себя мобилизованными на борьбу с контрреволюцией и, не расходясь по домам, двинулись на вокзал.
Пришлось выдержать напряженную борьбу с оппозиционерами. Перед глазами Кострова мелькало перекошенное лицо уполномоченного реввоенсовета Розова. Тот нагло требовал предания суду командования фронтом, обвинял Дальбюро ЦК РКП(б) в напрасном кровопролитии и призывал к переговорам с Грэвсом и Найтом.
Тяжелые времена… Многие коммунисты и члены организации революционной молодежи погибли в жестоких боях с интервентами. Осмелела, подняла голову троцкистская оппозиция. Троцкисты требовали прекращения вооруженного сопротивления до подхода из-за Урала частей Красной Армии. Отступление Уссурийского фронта, которое совершалось в кровопролитных боях и вносило растерянность в ряды интервентов, а также потери неизбежные, как и во всякой войне, истолковывались оппозицией как доказательства бессмысленности борьбы. Не сумев навязать своих антипартийных взглядов в рабочих ячейках РКП(б), лидеры оппозиции попытались вести за собой крестьян.
Подавляя сопротивление оппозиции, Дальбюро ЦК РКП(б) объединило вокруг себя рабочих и беднейших крестьян. В этой борьбе партийные ячейки окрепли и решительно очищались от мелкобуржуазных попутчиков. Сегодняшнее городское собрание осудило действия Розова, потребовало рассмотрения вопроса о принадлежности его к партии. Хабаровчане одобрили деятельность Дальбюро ЦК РКП(б).
Шофер остановил машину. Костров устало протер глаза, вышел из машины. Его опередил Ким. Он был ранен и после выздоровления послан Дубровиным для охраны секретаря Дальбюро.
— Измотал я тебя. Иди отоспись, — сказал Костров.
— Пока вы свои дела решаете, я в машине дрыхну как убитый.
В палисаднике, около подъезда, стоял Кикио. Приказ Нооно был категоричен, не выполнить его нельзя. Когда Костров подходил к подъезду, Кикио выхватил маузер. Ким заметил мелькнувшую из палисадника тень, заслонил собой Кострова. Ночь прорезала вспышка выстрела. Ким вскинул кольт. Кикио упал. На руке Кострова повисло мягкое, податливое тело бойца. Шагая через три ступеньки, он внес раненого в переднюю.