Сощурившись от яркого солнца, Дубровин нетерпеливо ждал ответа. Но Коваль промолчал.
ГЛАВА 25
Основные силы крестьянского ополчения заняли оборону в узком ущелье Золотой ключ. По ущелью вился среди обрывистых утесов древний тракт на Хабаровск. На подступах к ущелью, по долине, стиснутой горными кряжами и сбегающей к реке, были разбросаны вверх зубьями бороны, забиты в землю колья, нарыты волчьи ямы. Узкую горловину ущелья ратники завалили камнями, из-за камней торчали стволы пулеметов.
Сафрон Ожогин возвращался с объезда дружин в свой штаб озабоченным. Все труднее становилось командовать крестьянской армией, насчитывающей свыше двадцати тысяч штыков. Почти на тридцать верст растянулись дружины.
Рядом с дедом на низкорослой монгольской лошадке гарцевал Дениска. Его синие глаза из-под сдвинутых бровей задорно поблескивали. Поперек седла он перекинул прадедовское шомпольное ружьишко — кремневку.
Сафрон Абакумович придержал коня, из-под ладони окинул колыхающиеся хлеба.
— Отбросим Оои, скосим хлеб, не погибать же пшенице.
А кругом трещало, ухало и выло. Неумолкаемо гремела канонада: генерал Оои готовился к штурму.
На опушке леса крестьянского командарма встретили Шадрин и Дубровин. Со взводом казаков они спешили к Золотому ключу.
Сафрон Абакумович сошел с седла, поздоровался.
— Страху нагоняют, — сказал Шадрин, вслушиваясь в грохот орудий.
— Третий день пуляют, не жалеют снарядов, — расстегивая ворот и почесывая волосатую грудь, ответил Ожогин.
Дениска принял вздрагивающих от выстрелов коней, ослабил подпруги.
— Запалили коней, за ушами и то мыло, — по-взрослому хмурясь, озабоченно бормотал он.
Шадрин узнал подростка.
— Хозяин растет. Не помешает?
— Пусть привыкает, за бабку посчитается.
Командующий взял его ружьишко.
— Стрелять умеешь?
— А как же? Белку, товарищ командующий, в глаз бью.
— Самурай не белка и даже не тигр. Не струсишь?
Дениска насупился, покосился на деда.
— Не струшу! С дедом эвон на промысел ходил. Раз как-то спервоначала-то струхнул, упустил из берлоги медведя, так дед меня ремнем отстегал.
Дениска привязал коней и, явно оправдывая деда, скупо сказал:
— Нашего брата, огольцов, не учить — так толку не будет, бестолочь вырастет.
Шадрин, сдерживая клокотавший в груди смех, сделал знак казаку. Тот подъехал, снял с седла запасной карабин.
— Вот держи, раз толковый вырос.
Сдерживая радость, Дениска взял карабин, приставил к ноге, подтянулся.
— Благодарствуем, товарищ командующий. Теперь-то я с ими за бабу Агашу посчитаюсь.
Сафрон Абакумович доложил, что дивизия генерала Оои переправилась через Каул и остановилась на дневку в двенадцати верстах.
— Прут, будто на своей земле.
— Наглеют, Сафрон Абакумович, плохо, видно, учим.
— Ничего, Родион Михайлович, русский мужик мозги им вправит.
— Лучшая дивизия, — коротко бросил Дубровин.
— Слыхал… В лоб не возьмем, а смекалкой доймем.
На взмыленном коне подскакал Федот Ковригин. Не сходя с седла, доложил:
— Мотоциклисты едут с белым флагом.
— Не хитрят ли японы, Родион Михайлович? — проговорил Сафрон Абакумович.
Шадрин пожал плечами.
— Парламентеры, Сафрон Абакумович. Придется тебе с белым флагом выезжать.
— Зачем это? Волку верю, когда он убит.
— Надо, надо… Война без этаких вот штучек не бывает…
Командиры тронули коней. Буян горячился, вскидывался на задние ноги, его беспокоил гул мотоциклетных моторов.
Японский майор с удивлением смотрел на русобородого богатыря с седеющей копной волос, которого сопровождали два всадника. Он подошел к ним, отдал честь, заглядывая в записную книжку, спросил:
— Кто есть генерал Ожогин Сафрон?
Сафрон Абакумович сошел с седла, Дениска взял за повод Буяна.
— Я. Чего хотите?
Майор потерял нужную запись в книжке и, близоруко щурясь, листал страницы, повторяя:
— Мне… надо…
Сафрон Абакумович усмехнулся.
— Я Токикума Мори, майор божественного императора.
— Слыхал, говори быстрее, мне суслы-муслы с тобой некогда разводить!
К парламентерам подошел Дубровин.
— Говорите по-японски. Доложите командующему народной армией, чего вы хотите? Генерал занят.
Майор Токикума Мори приосанился. Подкрутил редкие черные усики и, скрестив руки на груди, возгласил: